От автора. Не знаю, друзья, как вы относитесь к творчеству Святослава Рыбаса, а для меня он – живой классик донецкой литературы. Его «Зеркало для героя», как в формате книги, так и в виде фундамента для одноименного фильма Владимира Хотиненко, считаю обязательным пунктом для изучения всяким дончанином. Мне довелось общаться, правда, по телефону и по электронной почте, с нашим земляком Святославом Юрьевичем. Могучий человек, светлая голова. Результатом общения стало это интервью. Предполагалось, что оно выйдет в литературном альманахе «Дончанин», о котором на виртуальных страницах сайта MARMAZOV.RU уже неоднократно говорилось, но тому не суждено было появиться на свет. Почему, это я как-нибудь позже расскажу. А пока имеем возможность почитать беседу со Святославом Рыбасом в таком вот, можно сказать, эксклюзивном варианте. Обратите внимание, сегодня же на сайте выходит рассказ о фильме «Зеркало для героя» и рассказ о встрече с режиссером Хотиненко. Присоединяйтесь, надеюсь, будет интересно.
Жгучее желание переспросить у автора книги, что именно он имел в виду, или верно ли я разобрался в каком-нибудь повороте сюжета, или «вот описанное место – это же наверняка находится там-то?» – у меня случается часто и густо. Чуть ли не всякий раз, когда произведение захватывает и хочется как можно быстрее выполнить свою обязательную программу дня и уютно устроиться с томиком под торшером. Но возможность такая выпадает совсем не часто. Редко даже, до уникальности. С какой радостью я бы расспросил Жюля Верна или Булгакова, Дюма или Чехова… Не сложилось как-то, не пересеклись мы с ними во времени и пространстве.
Потому, когда возникла вероятность общения с автором одной из излюбленнейших моих донецких книг, «Зеркало для героя», я, довольно, надо заметить, зачерствевший на журналистской ниве циник, испытал даже легкое, причем приятное волнение. Тем паче Святослав Юрьевич Рыбас, замечательный наш земляк, уроженец Макеевки, а ныне значительная, маститая фигура всероссийского масштаба, выказал полнейшую доброжелательность, был внимателен и терпелив.
Между Сталино и Орджоникидзе
Дончанин: – Святослав Юрьевич, события в «Зеркале для героя» разворачиваются в поселке Грушовка. Почему была избрана несколько абстрактная точка на воображаемой карте? Оставили читателю возможность представить собственную, персональную Грушевку, ведь для кого-то она Григорьевка, для кого-то Чулковка?
Святослав Рыбас: – Грушовка – это Гладковка или Семеновка. Таких поселков вокруг Сталино масса. Вообще, Донбасс – это не имеющая аналогов городская агломерация, где сосредоточена треть городов Украины со стотысячным и больше населением. Городские поселки – продолжение городов, мини-города, складывавшиеся вокруг шахт. Их население очень своеобразно, его в чем-то можно сравнить с казаками. Не случайно шахтерские дивизии покрыли себя славой в гражданскую и Великую Отечественную.
Из книги «Зеркало для героя»: «Там жили с давних пор шахтеры, и, хотя уже не стало ни землянок, ни балаганов, дух старой угрюмой Грушовки крепко держался по ту сторону реки. А здесь всегда были уличные фонари, каменные дома, больницы, магазины, — здесь город, там не город и не деревня, там Грушовка».
Дончанин: – Знаете, я обратил внимание, что в старых фильмах, где действие происходит в Донбассе, почему-то не обозначается точное место событий. Скажем, если ленты снимали в Москве или Одессе, тут все четко, не промахнешься. А если в Донецке (Сталино), то это просто «донбасский город». Почему, как полагаете?
Святослав Рыбас: – Думаю, потому что Донецк (Сталино) всегда был системным городом в союзном масштабе власти. Его проблемы прямо задевали самые верхи. Знаете ли вы, что после смерти наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе было предложено города Сталино и Макеевку объединить и назвать Орджоникидзе?
Дончанин: – К своему стыду, впервые слышу.
Святослав Рыбас: – Только сопротивление Киева, который в административно-экономическом плане сразу отошел бы на второй план, помешало этому. Да и само название «Сталино» в 1924 году было дано Юзовке не в честь Иосифа Виссарионовича, а в честь донецких металлургов и шахтеров, «крепких, как сталь».
«Процветали удаль, лихость, работа до потери сознания»
Дончанин: — Я-то, конечно, из далеко послевоенного поколения, но мне кажется, что местами, скажем, там, где у вас описан поход в театр, я узнаю Сталино 1949 года…
Святослав Рыбас: – Да, это именно Сталино 1949 года. Я много времени провел в архивах, постигал обстановку того времени. Тогда подъем Донбасса (из небытия) был первейшей задачей экономики, базировавшейся на «третьем технико-экономическом цикле» (уголь – металл). В Донбасс были направлены большие средства. Не случайно тогдашние донецкие руководители вскоре стали республиканскими и союзными премьерами, министрами и партийными вождями. Они прошли «донецкую» школу руководства. Приведу такой пример. Мой родной дядя, брат отца, Тарас Михайлович Рыбас был известным писателем, руководителем луганской писательской организации, в Луганске есть улица его имени.
Вот как сказано о той поре в его романе «Сын погибшего», я вам процитирую: «Страна требовала увеличения добычи угля. Графики восстановления шахт беспрерывно менялись – сроки сокращались. Иногда случалось, шахта еще не восстановлена, залита водой, а ее уже причисляли к разряду действующих… Процветали удаль, лихость, работа до потери сознания, риск и быстрота».
Однажды, работая в архиве, я наткнулся на одно прокурорское расследование из тех времен: начальника шахты отдали под суд за то, что он обманул государство, объявил свою шахту введенной в строй, когда на самом деле она еще не была до конца восстановлена. И человека посадили.
В действительности же на всех давили, из Москвы непрерывно шли звонки и телеграммы за подписью Лаврентия Берии, заместителя председателя правительства, отвечающего за всю промышленность. Давили на шахтеров, заставляя их идти на фальсификации, о чем все знали. Иногда срабатывали «слуги государевы», виноватых судили, но затем все шло по-прежнему: на бумаге одно, на деле – бешеная гонка, чтобы выскользнуть из-под наваливающейся расплаты.
Из книги «Зеркало для героя»: «Пшеничный догнал Точинкова и жену.
— Обратите внимание, — он показал рукой влево на огороженные забором развалины большого здания с полуразрушенными колоннами.
Точинков посмотрел, узнал площадь и театр. На средней колонне сидела ворона, у забора росла высокая седоватая лебеда и тонкие побеги клена.
— Нет, — возразил Точинков, — в ближайшее время ничего не выйдет. Денег не хватает даже на общежития.
Катя отпустила его руку.
Пшеничный пошел рядом с ними, рассказывал о строительстве города. Он не хотел признаться себе, что ему перестает нравиться этот высокопоставленный, много сделавший для города человек.
На лицо Точинкова снова легло выражение застарелой задумчивости.
Пшеничный заговорил о восстановлении большого хлебозавода, для чего требовалось объединить средства соответствующих организаций.
Повернувшись к Кате, Точинков виновато развел руками.
За хлебозаводом пошли детские сады, горнопромышленные училища, школы, продовольственные и промтоварные магазины, Пшеничный оседлал Точинкова и не выпускал ни на мгновение. Видя такой натиск, Остапенко с комбинатовскими работниками подключился к секретарю горкома. Точинков, наверное, уже пожалел, что отпустил машину, и дважды спросил, долго ли еще идти.
Второй городской театр, точнее — зал, некогда принадлежавший Русскому хоровому обществу, находился на спуске к реке у деревянного временного моста, по соседству с рынком.
Прошли по рыночной площади, мимо телег с мешками; за дощатыми ларьками блеснула серовато-сизая речная вода, окутанная вечерним туманом, открылись на том берегу окруженные садами домики Грушовки, а за Грушовкой — терриконы «Зименковской».
Дончанин: — Кстати, почему вы забросили своих героев в 1949-й, а не в 1948 или 1950 год?
Святослав Рыбас: – Это показательный год: 70-летие Сталина, образование КНР, завершено в целом восстановление экономики. К тому же мои первые светлые (конечно!) воспоминания относятся к этому периоду.
«Беречь как синица окуня»
Дончанин: – В ходе повествования в «Зеркале для героя» появляется второстепенный, но яркий персонаж. Фотокор с бритвой и галстуком Боб Кауфман. Четко вижу в нем легендарного теперь уже Боба Виткова. Ошибаюсь?
Святослав Рыбас: – В чем-то это действительно Борис Моисеевич Витков. Я с ним работал в редакции газеты «Комсомолец Донбасса», он был старше меня на 23 года. В 23 года он закончил войну в Берлине, будучи механиком-водителем танка Т-34. Мы были на ты, как и все в редакции. У меня есть его фотография: молодой парень в танкистской форме на фоне Бранденбургских ворот в Берлине с орденами Красного Знамени и Красной Звезды. «Конечно, страшно было», – говорил он о войне, но никаких подробностей не рассказывал. У него было 7-классное образование, писал с чудовищными ошибками. Например, «беречь как зеницу ока» он излагал так: «Беречь как синица окуня». Но был профессионалом и мог заявить начальнику, который не хотел позировать (тогда почти все снимки были постановочные): «Вы кормите своих детей? И я должен кормить своих». Это был сильный аргумент. Текстовки под его фото писали все сотрудники редакции и не считали это неудобным.
Из книги «Зеркало для героя»: «Тем временем веселый конферансье снова вышел, и на сей раз на нем была форменная тужурка и фуражка со скрещенными молоточками.
— Я — Углекоп Мармеладыч, — представился он. — Тружусь не первый год как известный мастер угля. — Прошелся по сцене туда-сюда и, приставив ладонь к щеке, словно по секрету сообщил: — Вчера меня фотографировали в газету. Фотограф разглядел меня, не понравился я ему.
Конферансье изобразил нахального корреспондента — примерился будто фотографировать, потом вытащил из кармана опасную бритву и стал брить Углекопа Мармеладыча, то есть конферансье брил воображаемого человека, то держа себя за нос, то примеряясь, не подровнять ли и нос, то хватая себя за ворот и удерживая от побега. Затем спрятал бритву, достал галстук, завязал:
— Теперь на человека похож.
Пшеничный и другие местные товарищи поняли, что имеется в виду Боб Кауфман из молодежной газеты, во всяком случае, все его приемы были тут как тут. Точинков тоже узнал; он оглянулся, чтобы разделить с соседями свое узнавание, чтобы они одобрили его догадливость. Пшеничный сказал: «Сейчас еще будет», а Янушевский, зная язву Мармеладыча, поморщился: «Не то!»
И действительно, конферансье стал выдавать такие штучки, что работники комбината затаили дыхание. Похоже, заместителю министра можно было завершать командировку, все равно более яркой картины он уже не получит».
Дончанин: – У многих ли действующих лиц повести есть реальные прототипы?
Святослав Рыбас: – Нет. Ну вот Витков, еще в каких-то деталях мои родители. А в целом – жители нашего города, их много. Например, живший в нашем доме демобилизованный летчик Кузьма Гаркуша, ставший Героем Советского Союза в 1943 году на Курской дуге. Он был очень молод, но уже как бы выпал из послевоенной реальной жизни.
Дончанин: — Перемещение во времени, когда герои из конца 1970-х – начала 1980-х попадают в 1949 год, в принципе, чистая фантастика. Как у вас появилась идея обратиться к подобному ходу?
Святослав Рыбас: – Самый грозный и беспощадный убийца – это Хронос, время. Недаром древние греки вывели в своих мифах Кроноса, пожирающего своих детей. А мы, пока молоды, ощущаем себя бессмертными, хотя потом это ощущение исчезает. Я хотел написать о молодом времени моих родителей, поэтому потребовалось уплотнить повествование, замкнуть его словно два электрических полюса. Так родился этот замысел.
Дончанин: – По сюжету один из героев приходит под видом корреспондента к своим молодым родителям. Даже пытается как-то подкорректировать их дальнейшую судьбу, впрочем, безуспешно. Если бы вам выпала возможность так же переместиться во времени и поговорить со своими родителями в их молодости, что бы вы сказали или спросили?
Святослав Рыбас: – Я попросил бы прощения. За что? За то, что не отдал им того, чего они заслуживали. Это чувство очень личное. Их давно нет на этом свете, а они рядом со мной.
Из книги «Зеркало для героя»: «У него сжалось сердце. Предстояло войти в родной дом, к своей живой матери.
Он поднялся по лестнице, решительно постучал в дверь.
Мама глядела на него с настороженной полуулыбкой. За ней в коридоре ярко горела голая лампочка, лицо было в легкой тени. Мама не узнавала его. Он забыл, что намеревался представиться корреспондентом, молча смотрел с чувством горького счастья.
У нее искрились в ушах нежно-фиолетовые аметистовые сережки. Теперь они у его жены Валентины, все перешло Вале — даже обручальное кольцо.
— Вы к Кириллу Ивановичу? — спросила мать и окликнула: — Кирилл, к тебе!
Устинов вспомнил ее завещание в школьной тетрадке: «Родные мои! Хорошие! Прожила я с вами много-много и никогда бы вас не бросила, если бы на то была моя воля…»
— Лидия Ивановна! — сказал он. — Лидия Ивановна…
Мать с тревогой оглянулась.
Вышел отец, горделиво поднял голову:
— Вы ко мне?
— К вам, Кирилл Иванович. Я из газеты.
Отец еще зачесывал волосы набок, лицо было сухощавое, очень мужественное.
— Из газеты? — переспросил он. — Что ж, прошу.
На нем была белая рубаха с голубой вышивкой на воротнике и широкие пижамные брюки.
Устинов вошел в комнату с красным нитяным абажуром, увидел мальчика, стоявшего в углу. Он взял мальчика за плечо, спросил:
— Все дерешься, Миша?
— Немножко дерусь, — вздохнул мальчик и сбросил его руку. — Мама сказала, что я в гроб ее загоняю.
— Чего вы хотите от ребенка? — извинилась мать. — Вы присаживайтесь. Сейчас чаю попьем… Ладно, Миша, беги на кухню!»
Английский чемпион и День сурка
Дончанин: – Первый, кого читатель встречает в повести, – это игрок сборной Англии Норберт Стайлз. Отчего это? Любите футбол или в момент написания образ по случаю подвернулся?
Святослав Рыбас: – Футбол люблю. Играл во дворе нашего дома на Артема, 108. Даже писал репортажи в «Комсомолец Донбасса» с нескольких матчей «Шахтера». Помню, «Шахтер» выиграл у киевского «Динамо» 3:0 на стадионе «Локомотив», а я сунулся к киевскому тренеру Виктору Маслову (суровый был человек), и он, явно желая меня послать подальше, все же отвечал на мои банальные вопросы. А Стайлз неслучаен. Я помнил, что он был в будничной жизни очень спокойным человеком. Но на поле преображался; игрок английской сборной, чемпион мира 1966 года. Характерный типаж.
Из книги «Зеркало для героя»: «Когда-то в сборной Англии играл злой, агрессивный защитник по фамилии, кажется, Стайлз. Он толкался, дрался, сбивал с ног. Кому только от него не доставалось! А в обыденной жизни он был школьным учителем и тихим человеком. Наверное, подобных людей знает каждый: «В тихом омуте черти водятся».
Дончанин: — Книга вышла в свет больше 30 лет тому назад. Если бы она писалась сегодня, вы все оставили бы так же или какие-то моменты претерпели бы изменения?
Святослав Рыбас: – Сейчас я ее попросту не смог бы написать. Это все-таки беллетристика. Сегодня меня интересует история, ее подсказки нам, грешным.
Дончанин: – Внезапно переместившись во времени, герои были немало удивлены, что и понятно. Но, полагаю, если бы их забросили из, скажем, 1979–1980 годов в сегодняшний Донбасс, уверен, ситуация потрясла бы их куда сильнее. Нет желания написать «Зеркало для героя – 2» с такой сюжетной закруткой?
Святослав Рыбас: – Когда-то были такие мысли. Но после «Зеркала» вышло несколько произведений с перемещениями героев во времени, так что мысли отпали. Да и я переключился на другой жанр. Любопытно, что спустя шесть лет после выхода фильма «Зеркало для героя» в США появился «День сурка» с постоянно повторяющимся днем, но там – чистое развлечение, забава. А фильм режиссера Владимира Хотиненко – притча о смысле жизни.
Это бы все обрушило…
Дончанин: – Разумеется, я намеревался спросить об одноименном фильме, спасибо, что сами вышли на эту тему. Даже не зная вашего мнения о нем, скажу, что он один из моих излюбленных. А вам он пришелся по душе?
Святослав Рыбас: – Да, я его люблю. И есть очень большой отряд его любителей.
Из книги «Зеркало для героя»: «Над зданием главного подъема крутилось, наматывая бегущий канат, черное колесо копра.
Киношники, кажется, решили создать полную достоверность. Когда я заметил над дверями шахтоуправления портрет генералиссимуса, которого пять минут назад там не было, я остановился. Конечно, они могли повесить любой портрет. Но теперь не было никакой киногруппы, а на том месте, где она располагалась, паслись козы.
Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами, обдав нас дегтярным запахом сапог.
— Командир, ты не заблудился? — спросил я его.
— Кто будете? — строго вымолвил он и остановился. — Артисты?
Конь замотал головой, отгоняя лезущих в глаза мух, прилетевших за ним.
— Ага, из Голливуда, — сказал Ивановский. — Приехали за опытом.
— Откуда? — Милиционер, вдруг дернув повод, повернул на нас коня. — Документики есть? — Смотрел весьма враждебно. Должно быть, крепко перевоплотился.
— Вот сейчас выдерну тебя да набью ж…, — посулил Ивановский. — Ковбой сопливый!
— Ты — меня? — крикнул милиционер.
Мы повернулись, пошли прочь. Он приказал остановиться, пригрозил пистолетом. Спустя мгновение за спиной трахнуло два выстрела. Впереди нас ни с того ни с сего в земле пропахало две бороздки, раскидав мелкий щебень. Пахнуло сгоревшим порохом. Выходит, патроны были не холостые».
Дончанин: — Сюжет кинокартины прилично отличается от повести. Скажем, кроме перемещения в прошлое, авторы экранизации добавили эту самую «петлю времени»: герои постоянно просыпаются в одном и том же дне. Накануне Дня Победы, 8 мая 1949 года, хотя у вас-то в книге все происходит в сентябре. Вы участвовали в разработке этой концепции или это исключительно инициатива кинематографистов?
Святослав Рыбас: – Я родился 8 мая 1946 года. Мои чувства, связанные с этим днем, похожи на путешествие во времени. Это постоянное возвращение в детские годы, в тот Донецк (тогда еще Сталино). Рассказав об этом Хотиненко и Надежде Кожушаной, я фактически подарил им идею такого сюжетного поворота. Собственно, даже не я, а, наверное, тот, кто свыше. Пленные немцы, инвалиды, пьющие фронтовики, темные улицы, выстрелы по ночам, воскресники с посадками кленов, молодые родители…
Дончанин: — Насколько, на ваш взгляд, исполнители ролей в фильме соответствуют персонажам, которых вы создавали? То, что им имена, да и не только, поменяли, – это ясно. По сути, так сказать, по характеру?
Святослав Рыбас: – Фильм хороший, может быть один из лучших, знаковых фильмов позднесоветского периода. Не случайно известный «перестройщик» и ельцинист Егор Яковлев, ставший после 1991 года руководителем всего телевидения, говорил, что «фильм не наш». То есть он все правильно понял, родственная связь родителей и детей была ему не по сердцу.
Дончанин: – Вы такой видели Грушевку, как в кино показано?
Святослав Рыбас: – Да, такой. Ведь снимали на натуре, в Луганской области. Ну, может быть, неподалеку должен быть большой город.
Дончанин: — Образ отца – один из центральных и в книге, и в фильме. Мне даже кажется, что он и есть главный герой повествования. Символ эпохи, простите за каплю пафоса. Но у вас и Владимира Хотиненко отец показан по-разному. Удалось режиссеру сохранить суть, заложенную в повести?
Святослав Рыбас: – Кинофильм – самостоятельное произведение, не я его автор. Хотиненко справился с задачей. Признаюсь, он потом рассказывал, что сценарист Кожушаная предлагала закончить фильм сценой драки сына с отцом. Слава Богу, обошлось. Это бы все обрушило.
«Свет шахтера»
Святослав Рыбас: – Расскажу вам о судьбе моего отца…
Дончанин: – Очень интересно.
Святослав Рыбас: – Сейчас в Макеевке в городке МакНИИ стоит памятная доска с его именем. Он был очень большим инженером. В частности, изобрел способ восстанавливать трансформаторы, электродвигатели и электрокабели, побывавшие в затопленных шахтах. Он увеличил этим в несколько раз скорость восстановления шахт и, может быть, помог не одному инженеру избежать тюрьмы. В 1946 году он получил авторское свидетельство на изобретение нового типа ламп. Это были так называемые лампы дневного света, или люминесцентные. Они были способны освещать самые взрывоопасные шахтные выработки, где обычное электрическое освещение было неприменимо, так как любое повреждение лампочки обнажало раскаленную спираль, метан взрывался, и все летело в тартарары. Лампы, созданные Юрием Михайловичем, постоянно оставались холодными. Такое освещение произвело революцию в угледобыче.
Республиканская молодежная газета «Сталинское племя» опубликовала статью «Свет шахтера»:
«Первую партию ламп дневного света Рыбас привез на шахту «София»… По забою разлился мягкий свет, силой и яркостью напоминающий дневной. Шахтеры удивленно разглядывали друг друга, словно оказались на поверхности. На пласте стали видны прослойки, извилины колчедана. Забойщики, отставив «аккумуляторки» и все еще с недоверием поглядывая на лампы, принялись быстро нагружать уголь на конвейер. Крепильщики яснее видели свои погрешности, уверенно подбивали стойки, быстро крепили за врубмашиной. К Рыбасу подошел начальник участка и пожал ему руку:
– Спасибо. Это настоящий свет шахтера.
– Это наш подарок горнякам, – ответил Юрий Михайлович, продолжая наблюдения.
Электроламповые заводы страны уже осваивают серийное производство взрывобезопасных ламп дневного света системы Макеевского научно-исследовательского института. В Макеевке ими освещены лавы и штреки на шахтах № 13-бис им. Кагановича, «София». Близится время, когда потоки света изгонят полумрак во всех угольных шахтах Донбасса. Наступает восход подземного солнца».
Должно быть, Юрий Михайлович, читая эти пафосные строки, имел право гордиться. Благодаря ему были созданы электровоспламенители для военных нужд, уникальные взрывные машинки, способные взрывать одномоментно до 70 зарядов: спасены тысячи трансформаторов и электродвигателей, и вот – «подземное солнце». В 1949 году Юрий Михайлович стал лауреатом Сталинской премии в области науки и техники.
Он умер в возрасте 50 лет в 1964 году. В 2002 году, когда кости Юрия Михайловича, наверное, уже истлели на Старобельском городском кладбище, ученый секретарь института Роман Лазебник составил такую записку:
«Рыбас Юрий Михайлович пришел в Гипронисэлектрошахт (1958 г.) буквально в год основания института уже сформировавшимся, профессионально подготовленным специалистом в области взрывозащищенного электрооборудования, известной фигурой в угольной промышленности СССР. Им создана школа по испытаниям и сертификации взрывозащищенного электрооборудования, предназначенного для эксплуатации в химической, нефтяной, газовой, нефтеперерабатывающей и других отраслях, бурно развивающихся в 1950-е и 1960-е годы. Его стараниями испытательная база института стала одной из лучших в Европе и сохранила свое значение и в наши дни. Им разработаны принципиально новые методы взрывозащиты, в том числе лабиринтная защита, позволившая создать электрооборудование для эксплуатации в самых опасных (ацетиленовых) средах. Им впервые в СССР разработаны экспериментальные установки, позволяющие исследовать скоростные процессы горения и взрывопередачи через фланцы с демонстрацией этих процессов на кинопленке, что вызвало восхищение корифеев-академиков, занимающихся физикой взрыва. Был одним из основных разработчиков ПИВЭ (Правил испытаний взрывозащищенного электрооборудования).
Очень жаль, что смерть преждевременно унесла Юрия Михайловича, но дело его живет, и сегодня отдел взрывобезопасности, оформившийся в Государственный испытательный центр по испытаниям и сертификации взрывозащищенного и рудничного электрооборудования УкрНИИВЭ, является авторитетной организацией в области взрывозащиты, признанной не только Россией и странами СНГ, но и Брауншвейгским физико-техническим институтом (Германия) и многими известными фирмами Италии, Бельгии, Англии, США и др., сотрудничающими с Центром, заключающими с ним контракты на проведение испытательно-сертификационных работ.
Юрий Михайлович, ко всему, был чутким, добрым, отзывчивым человеком, любимцем своих учеников, коллег и друзей».
Из книги «Зеркало для героя»: «Когда в лаве появилась девушка-газомерщица, укутанная под каской голубым платком, машинист шутя обнял ее и прижал к себе, сделав вид, что принял ее за приятеля. Она оттолкнула его.
— Ой, Роза, обознался! — засмеялся он. — Богатой будешь.
— Это ты, Люткин? — пренебрежительно спросила она. — Я тебе когда-нибудь лампой в лоб засвечу.
— Какая недотрога! — Он снова потянулся к ней.
Девушка размахнулась бензиновой лампой и стукнула его по каске.
Старый навалоотбойщик закричал:
— Взорвешь, окаянная!
Роза, будто и не слыша, прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.
— Опасно? — спросил Устинов, смущаясь.
— Ничего с вами не сделается, — ответила девушка.
Возле лавы, на пункте погрузки в штреке, слесарь монтировал новый светильник в алюминиевом корпусе с длинной лампой-трубкой…
… На погрузочном пункте Устинов увидел отца. Он узнал его, потому что ждал: говорили, что приедет изобретатель ламп дневного света. Отец высоко держал голову в каске, щурился сквозь очки и казался высокомерным.
Подвешенные поверху лампы распространяли ровный белый свет, мало похожий на естественный дневной, но сильно и равномерно расходящийся во все стороны. Штрек стал шире, засверкали рельсы, сделались видны натеки смолы на сосновых стойках.
С отцом было еще несколько человек. Они поздравляли и благодарили его, утверждая, что он развеял сумерки, всегда окружавшие шахтеров.
Устинов подошел к нему и словно случайно дотронулся до его руки.
Кирилл Иванович повернулся к сыну.
— Я хочу пожать вам руку, — сказал Устинов.
И пожал.
В эту минуту торжества он произнес:
— Лет через тридцать наступит совершенно другая жизнь. Придут на ваше место новые изобретатели и ученые. А вас, наверное, забудут. Вы думаете о будущем?
— Будущее еще прекраснее, — заметил кто-то из сопровождающих.
Устинова оттеснили, он издали наблюдал, как отец улыбается… И как отец плакал над могилой матери! Это еще впереди».
Гунны и Донбасс
Дончанин: — Люди 1949 года несколько раз спрашивают у пришельцев из будущего, надо ли ждать войны с Америкой. Как думаете, такой вопрос сегодня актуален?
Святослав Рыбас: – Это всегда актуально для отношений России и Запада.
Из книги «Зеркало для героя»: «— Значит, артисты? — улыбнулся милиционер.
— Артисты.
— А какое у вас там будущее? Лет через пятьдесят?
— Лет тридцать. Может, чуть больше. Как раз твои дети будут взрослыми мужиками. Есть дети?
— А как же. Два пацана! Да, любопытно заглянуть годков на тридцать… Война с Америкой будет, как думаете?
— Не будет, — сказал Ивановский. — Ты свое уже отвоевал, это точно. Тут пожрать есть где-нибудь? Хотя бы кусок какой-нибудь колбасы.
— Ишь, чего — колбасы! Тут в буфете одни пирожки да красная икра.
— Тащи, что есть! Через тридцать лет икру вспоминать будешь…
Милиционер выглянул в коридор, распорядился и вернулся к нам, хитровато улыбаясь и почесывая затылок. Он не хотел нас оставлять до приезда своего начальства.
— А хорошо, что войны не будет, — сказал он. — Еще пожить надо. Хорошая жизнь скоро будет».
Дончанин: — Собственно, война с Америкой как раз и идет сейчас на территории Донбасса. Опосредованно, конечно. Бывшие соседи, родственники убивают друг в друга. Кошмар какой-то. Как мы все это допустили, не скажете?
Святослав Рыбас: – Мы именно сами и допустили, когда посчитали, что главное в нашей жизни – это прибыль, возможность продаться богатым «партнерам».
Дончанин: — Как информация о войне в Донбассе пришла к вам? Какими были первые мысли на этот счет?
Святослав Рыбас: – Я член Московского землячества донбассовцев, в котором несколько сотен человек. Этим все сказано. Мои близкие родственники живут в Донецке и Луганске, я с ними постоянно общаюсь.
Дончанин: — Вы опытный и мудрый человек. Как считаете, что ждет Донбасс? Каким видится будущее этой земли и людей, ее населяющих?
Святослав Рыбас: – Конфликт будет заморожен, хотя время от времени будет вспыхивать. То, что казалось навсегда исчезнувшим – разделение индустриального модерна и сельской архаики, – сегодня обрело черты похода каких-то гуннов на города Римской империи. Все мы еще не полностью расплатились за развал Советского Союза.
Дончанин: — В своих книгах последних лет вы нередко обращаетесь к биографии Сталина, различным аспектам его эпохи, например, «Ленинградскому делу». А не так давно вышла ваша работа «Василий Шульгин. Судьба русского национализма». Это чисто исторические исследования, без привязки к запросам сегодняшнего дня, или здесь что-то более актуальное?
Святослав Рыбас: – Да, я написал и биографию Сталина. Она в первоначальном виде вышла в двух томах, потом в несколько сокращенном виде много раз издавалась в серии «Жизнь замечательных людей», переведена в Китае и Чехии. Считается самой объективной биографией вождя. Мой принцип называется «историзмом»: героев надо показывать на фоне истории того времени, а не судить с наших позиций. Вообще-то, судить легко, особенно если попадаешь в поток чуждой пропаганды.
Режиссер Владимир Бортко («Мастер и Маргарита», «Собачье сердце», «Тарас Бульба») предложил мне написать сценарий для телесериала о «позднем Сталине». Я написал, но на российском телевидении пока опасаются серьезного разговора об этой фигуре. Подождем.
«Шульгин» же – это история крушения Российской империи, история трагической ошибки правящей верхушки, совершившей государственный переворот. Сразу за «Шульгиным» я написал пьесу «Переворот» – о том же.
Дончанин: — Один из самых нелепых, затертых журналистских вопросов: «Ваши творческие планы?» И все же над чем трудитесь сейчас, что пишете? Читатели с интересом ждут ваши книги. А Донбасс всегда ждет вас домой, в любой ситуации, но очень бы хотелось в мирной.
Святослав Рыбас: – Не думаю, что «читатели ждут». Читатели озабочены не книгами, а собственным выживанием. Конечно, без книг выжить труднее, чем с книгами. А из Донбасса я никуда не уезжал, он всегда со мной. И все мои пять поколений горных инженеров, которые с середины XIX века работали здесь, тоже со мной. Их около двадцати человек. Прапрадед, прадед, деды, бабушка, дядья, братья, племянники. Я же закончил Донецкий горный техникум (Техникум промышленной автоматики) и работал на старой шахте имени Феликса Кона возле Северного вокзала. Помните, шахта «Пьяная» в «Зеркале для героя»? Все старые шахты в чем-то были похожи. «Пьяную» я не выдумал, она была на самом деле где-то неподалеку от металлургического завода.
В начале года в Москве выйдут две мои книги: «Заговор верхов» и «Зеркало для героя» (одноименная повесть плюс еще две: «Крест в Галлиполи» и «На колесах»).
Из книги «Зеркало для героя»: «Прочитав письмо, Пшеничный разозлился. «Ну нет, — посулил он кому-то. — Зря вы обидели человека! Надо же, саночником поставили… Это сейчас, когда электровозы, поставить сорокалетнего мужчину возить на себе уголь!»
Он даже не сразу вспомнил, где такая шахтенка, чтобы добычу доставляли дедовскими санками, но вспомнил — действительно есть: шахта «Пьяная» за Грушовской балкой, суточная добыча двадцать тонн. «А Катя позволяет себе наряды! Из-за двадцати тонн мы держим там людей, будто все еще идет война.»
Он встал, резко отодвигая стул, и вышел в коридор. Потом вернулся, остановился у окна, глядя поверх занавески на улицу. Он увидел там все так, как в декабре сорок третьего года, — черные кирпичные коробки, обгоревшие трупы в доме красной профессуры, вздыбленные спирал и трамвайных путей. Затем увидел старика и подростка, стоявших по пояс в ледяной шахтной воде. Эти смутные фигуры двух добровольцев, достававших затопленное оборудование, держались в сознании Пшеничного все время, пока он читал принесенные документы. В конце концов, что бы он ни делал, они сами понимали свою задачу и впрягались в нее с русской самоотверженностью. Тогда еще никто не знал, что победа придет в мае сорок пятого, ее еще не было на свете, а была тягучая пора войны… Но кто-то обязан карабкаться на четвереньках по узкому лазу с санками за спиной. Кто-то должен. И жалости к этому неизвестному Пшеничный не испытывал. Если бы он помнил, что этот неизвестный чей-то сын или чей-то отец, что ему может быть больно и страшно, тогда бы город остался без угля, а заводы, поезда, пекарни замерли. Пшеничный по привычке потер ладонью правое колено, пораженное ревматизмом с той зимы. Оно не болело, лишь цепко держало в себе нечеловеческий холод затопленной шахты».
Спасибо!
Вам спасибо!