Город, где я свой

Илья Казаков

Аэропорт был маленький.

Ну совсем маленький.

Я понимал, что так и должно было быть, и это меня не смущало. Однажды я приехал в аэропорт, а он вообще был закрыт. Мы улетали в Магнитогорск на хоккей самым ранним шестичасовым рейсом. Дело было в конце девяносто шестого, я работал на телевидении без году неделю и радовался всему, что происходило со мной.

На самолете я еще никогда не летал и поэтому немного волновался. Страха не было, был интерес. Я представлял красивое здание аэровокзала, очаровательных стюардесс и все такое, что ассоциировалось у меня с перелетами благодаря кино, преимущественно зарубежному.

Я не учел, что мы улетали из Быково. Есть такой аэропорт в Москве, помимо тройки китов: Шереметьево, Домодедово и Внуково. Я думал, что оттуда летают только грузовые самолеты. И ошибался.

Мы выехали из Останкино в три утра (или ночи) и в четыре – согласно всем нормативам – были в Быково. Начинался рассвет, точнее, он должен был начаться, но небо оставалось сизым, и несколько тускло горевших фонарей ситуацию не спасали. Мы забрали из вазовской четверки аппаратуру и пошли на регистрацию. Я шел первым, был налегке. Бодро взялся за ручку двери, рванул и не открыл.

Дверь была заперта. Я дернул ее еще раз. Потом еще и еще – и вдруг осознал, что внутри аэропорта темно. Он был закрыт.

Я ошалел. Поскольку не мог представить, что такое в принципе возможно. Это же Москва, не Анадырь. Два часа до рейса – и никого, кроме нас троих.

Мы вытащили билеты, убедились, что ничего не перепутали. Задумались. Потом начали действовать.

В следующие пятнадцать минут я несколько раз обошел здание – сначала по часовой стрелке, потом против. Постучал во все двери. Поискал хоть одну живую душу в форменной одежде.

Когда, обессилев, я вернулся к ребятам, оказалось, что аэропорт открыт. Пришла женщина в синей теплой куртке, достала ключи, вошла, включила свет. Собака, потягиваясь со сна, радостно виляла нам хвостом.

Никогда потом я не видел такой утренней неспешности. И никогда больше я не испытывал такого отчаяния, стоя перед аэровокзалом с билетом в руках.

Я начал много летать, исключительно по России: Самара, Нижнекамск, Саратов, Тюмень, Краснодар, Сочи, Волгоград, Владикавказ. Практически везде были старенькие здания аэропортов, похожие друг на друга своей планировкой, да и отделкой тоже. Вот киоск с прессой и сувенирами, вот туалет, зачастую просто с дыркой в полу, вот кафе, где кофе подают в бумажных стаканчиках, а сосиски – на бумажных тарелочках.

Сейчас, когда я это пишу, внутри клокочет какая-то удивительная нежность. Это были осколки прежней, советской эпохи, на которых я, выросший в Советском Союзе мальчик, очень легко и уверенно балансировал. У тогдашнего меня ни разу не возникало вопроса, почему аэропорты так похожи, даже в таких разных городах. Мы и сами были похожи друг на друга, причем не только внешне. Дети одной страны, которой давно уже нет, но которая продолжает отбрасывать свою тень и на сегодняшний день – общими воспоминаниями, реакциями, одним языком.

Чем старше я становлюсь, тем явственнее вспоминается то время. Ты словно трактор, стригущий поле по спирали, – цепь постепенно разматывается, радиус удаленности от изначальной точки становится все больше, но, как бы далеко ты ни ушел от начала пути, все равно невозможно порвать связывающий вас трос. Иначе путешествие сразу же кончится.

Аэропорт в Донецке был точно таким же, как и все другие, в которых я был. На стене были надписи на двух языках, но все вокруг говорили по-русски. Украина была уже совершенно самостоятельным государством, но мной это всерьез не воспринималось. Это относилось к политике, к юриспруденции, но не к реальной жизни. Я чувствовал себя словно в прежние, советские времена: другая республика, да и только. Вероятно, в Киеве с его особой красотой и иным отношением к себе самому я чувствовал бы иное… Но я начал знакомство с Украиной с Донецка. И он принял меня как своего – настолько, что никогда и нигде потом я не ощущал себя в этой стране так легко и комфортно. Ни в Киеве, ни во Львове, ни в Днепропетровске. Я не знаю, как бы я чувствовал себя в Одессе, и часто задаю себе этот вопрос. Но Одесса, продолжая манить, пока не подпускает к себе. После того пожара в Доме профсоюзов она отодвинулась куда-то далеко в списке городов, которые так хочется посетить. Нет, точно не сейчас. Не из-за страха, а из-за внутреннего отказа ехать и думать о том, что это было в тот теплый день. Наверное, должно пройти несколько лет. Наверное, должен смениться ландшафт – прежде всего, выражений лиц. Два с половиной года назад я впервые приехал в Грозный, принеся с собой – где-то глубоко внутри – тот след от собственных реакций первой половины девяностых. К вечеру от них уже не осталось и следа. Грозный очаровал, грозненцы понравились. Надеюсь, так однажды будет у меня и с Одессой.

Меня встречали. Шофер Володя был немногословен и красив – какой-то особенной мужской красотой, встретить которую в Москве было уже невозможно. Он выглядел словно киногерой второго плана из тех самых советских черно-белых кинофильмов и за рулем полуторки, вероятно, смотрелся бы куда уместнее, чем в салоне клубной иномарки. Москва менялась, быстро адаптируясь к кризисам, смене элит, принимая в себя все, что можно было принять без ущерба для своей многовековой целостности, и отбрасывая то, что ей никак не подходило. Она была современная, богатая и стремительная. Ни один город в России (и редко какой в Европе) не мог сравниться с ней в скорости жизни. Это особенно чувствовалось, когда ты прилетал в другие города. Донецк подкинул тебе это ощущение сразу – неспешность и отдаленность чувствовались еще в аэропорту. В котором благодаря бетону было сравнительно прохладно. А на улице жара, самая настоящая, за тридцать. И в жаре этой виделся совершенно иной мир, что усиливалось обступавшей тебя зеленью – деревья, кусты, газоны. В детстве я зачитывался повестью Анатолия Алексина «Саша и Шура», увлекательно рассказывающей о каникулах московского мальчика в деревне у дедушки-врача. При первом шаге на донецкую землю у меня возникло чувство, что это тоже мой город, что он долго ждал меня и теперь так рад моему приезду.

Когда я садился в машину, я уже знал, что мы друг другу понравимся – я и Донецк. Володя не стал пристегивать ремень, включил радио, и мы стартовали в сторону центра.

Ехали быстро, но я все равно успевал крутить головой. Донецк был хорош – мне нравилось решительно все, кроме жары. Чудесная сталинская архитектура, изобилие зелени и особенно количество красивых девушек на улицах.

Нигде и никогда больше я не встречал столько красавиц, как в Донецке. Разве что в Москве. Но Москва – это столица, это город для всех. А Донецк… Донецк, как мне объяснили, никогда не пытался соревноваться с Москвой, в отличие от Киева. И Донецк всегда был ближе к Москве, чем к Киеву.

Мне это понравилось. Я уже начал представлять, как хорошо было бы иметь здесь дачу и приезжать сюда на лето, объедаясь персиками и черешней, и на зиму, убегая от столичного снега. Ходить на рыбалку, жарить шашлыки. Отдыхать от московского ритма. Может быть, влюбиться и увезти с собой одну из местных красавиц, чтобы потом отправлять детей к ее родителям на каникулы. И даже не пугаться, что, вернувшись к сентябрю, они будут говорить «хде», а не «где». Хотя, как я потом понял, это был надуманный страх: в Донецке говорили на чистом русском, только слова звучали более певуче и нежно.

И вдруг Володя сказал такое, что мои фантазии вмиг улетучились. Он рассуждал о чемпионате Украины, о вечных претензиях «Шахтера» сместить «Динамо» с чемпионского трона. Я слушал его вполуха, потому что глазам было в тот момент интереснее, чем ушам.

– Да эти хохлы… – сказал он.

Я обалдел. Переспросил.

– Эти хохлы?

– Ага, – повторил Володя и захохотал, поняв мое удивление.

Если точнее, то «аха». Он хекал, как настоящий южанин. Словно житель соседнего Ростова-на-Дону. Где, если не ошибаюсь, у него была обширная родня.

«Эти хохлы», – думал я. И мне было смешно.

Смешно и хорошо.

Я был влюблен в Донецк с первого взгляда и очень четко осознавал это.

В отеле было очень жарко.

Жарко и душно.

Кондиционера в номере не было.

Это было лето девяносто девятого года. Донецк тогда еще не отстроился своими прекрасными новоделами – стадионом, пятизвездочным отелем и всем-всем остальным, что было воздвигнуто чуть позже, в эпоху начинавшейся гегемонии «Шахтера».

Я принял душ раза три. Мочил голову под краном с холодной водой – без толку, сон не шел.

Я не выдержал и пошел гулять. По улице Артема, разумеется.

С некоторой опаской, поскольку ощущал себя первопроходцем.

В Киев коллеги ездили. А вот в Донецк – нет. Интернет только-только придумали, профильных СМИ было наперечет.

Совет мне могли дать только местные, но все мои знакомые уже спали. А если даже и не спали, будить их нелепым вопросом было странно.

Поэтому я решил спросить у ночного портье.

Женщина спала на сдвинутых креслах. Рот был открыт, но она не храпела.

– Извините, – сказал я негромко.

Она подпрыгнула и за секунду приняла боевую стойку, еще даже не понимая, кто и зачем ее беспокоит.

Мне было неловко.

– Не спится… Душно, ветра нет… Решил пройтись… Вот хочу узнать – безопасно?

Она махнула на меня рукой.

Я понял, что это означает «безопасно». Сказал спасибо и открыл тяжелую входную дверь в теплую донецкую ночь.

Минут через пять в голову пришла страшная мысль: а что если ее жест означал «проваливай»?

У черного старого «ауди» были удивительно приятные кожаные сиденья. У нас в карманах была целая куча гривен, которые мы опрометчиво разменяли по прилете, а потом никак не могли потратить – мы были гости, долгожданные гости, и заплатить за себя не было никакой возможности.

– Пятьдесят гривен – полчаса, – сказал шофер, своей грустью удивительно напоминавший ильфо-петровского Козлевича.

Я полез в карман, но мой друг Дима опередил меня. Выхватил разноцветные бумажки, щурился на них в темноте и оплатил час поездки.

– Музыка есть? – лихо спросил он, желая не просто «эх, прокатиться», а сделать это с ветерком и упоением.

Шофер завел мотор и включил кассету немецких военных маршей времен Третьего рейха.

Я сел вперед, рядом с ним. Дима – на заднее сидение, с пышногрудой красавицей-секретаршей. Они только что весело отплясывали в клубе, пока я с интересом изучал обстановку. Теперь он решил проводить девушку домой на такси.

Сексуальная секретарша хохотала, Дима искрил, музыка гремела. Нам было весело, очень весело.

Первые минут пять. Потом поездка стала очень однообразной.

На заднем сидении была тишина. Я подумал, что они сейчас целуются, и аккуратно скосил глаза.

Дима крутил головой по сторонам, точь-в-точь как я в свой первый приезд в Донецк.

– Обалдеть, – сказал он. – Второй час ночи, а на улицах столько девушек. И знаешь, что я заметил?

– Что? – спросил я и тоже кое-что заметил.

Секретарше эта тема не очень нравилась. Она вообще выглядела немного обиженной.

– Девушки одеты очень сексуально. Если бы девушка так оделась в Москве, это было бы уже вульгарно. А здесь – нет.

– Здесь тепло, – сказал я. – Жара страшная. И еще важная вещь: город спокойный. Я три года назад пошел ночью гулять, не мог из-за духоты в номере заснуть. Первые минуты беспокойно себя чувствовал, а потом проникся местной атмосферой и расслабился. Здесь не страшно. Вообще. Шпаны нет.

Секретарша в разговор не вступила. Когда машина остановилась у ее дома, Дима пошел ее провожать.

– Мы подождем, – сказал я шоферу. – Сколько надо. Деньги есть.

Но Дима вернулся через минуту. Или даже раньше.

Я удивился. Так открытым текстом ему и сказал.

– Не, я не по этой части, – весело ответил он. – Танцевать – да, все остальное – нет.

– Зря, – сказал я. – Увез бы ее в Москву. Или сам переехал бы сюда. А я прилетал бы в гости.

– Женщины – это не для меня, – сказал друг, имея в виду долгие серьезные отношения.

Но я видел, что секретарша ему очень понравилась.

Как женщина, а не как человек.

Я ездил в Донецк в среднем раз в год. И обычно по праздникам.

Меня звали на открытие стадиона. На торжества в честь чемпионства. На открытие ультрасовременного отеля.

Базу я вообще знал как родную. Разве что в номерах не был, а так мог пройти по ней с закрытыми глазами.

А потом он как-то сам от меня отпал. Или я отпал от него.

Хотя любовь к Донецку и к донецким никуда не исчезла.

В двух городах, где я оказывался всего несколько раз, я слышал:

– Ты здесь свой.

Во Владикавказе и в Донецке.

Наверное, поэтому так больно было читать, слышать и видеть все то, что сделали с городом.

Это ведь и мой город. Пусть я так давно в нем не был.

Но я люблю его почти как родной – в том числе за те воспоминания, которые прячутся внутри меня. Некоторых людей уже нет – Виктора Прокопенко… А воспоминания о нем – словно из вчерашнего, а не дальнего дня.

Держись, Донецк. И отстраивайся навстречу новой жизни.

Город, который я так люблю.

Материал подготовлен для альманаха «Дончанин», январь 2016

Илья Казаков

Вам также может понравиться...

Добавить комментарий