Андрей Бабицкий — легендарный человек в новейшей истории российской журналистики. Пожалуй, немногие его коллеги способны так удивлять профессиональную общественность. Проработав долгое время на проамериканском «Радио Свобода», он всегда оказывался в эпицентре событий, брал интервью у боевиков и жестко критиковал российское руководство за принимаемые решения. Острый на язык и жадный до правды, он всегда давал слово тем, кому не позволяли высказываться, а в 2014 году был внезапно уволен за поддержку Путина и публикацию материала о фактах убийств украинскими силовиками мирных жителей. Став совершенно свободным журналистом, он переехал в Донецк и продолжил свою профессиональную деятельность.
У таких личностей есть чему поучиться, вдвойне приятно, что Андрей Маратович согласился на интервью. Согласовав детали, я начала подготовку и обнаружила новый пост на его странице в Фейсбуке, который невозможно не упомянуть:
«Уход со «Свободы» очень способствовал удивительному приращению мастерства. Мне, чтобы добраться хотя бы до минимального достатка, приходится нынче писать какое-то немыслимое количество текстов.
И объем, который обретает уже производственные масштабы, вынуждает совершенствовать качество взгляда на вещи. Я и раньше заглядывал в тонкие смыслы, но делал это редко, поскольку должен был заниматься еще и организацией работы своей редакции, а, кроме того, был схвачен очень узкими тематическими рамками.
Теперь же, чтобы каждый мой текст был интересен, чтобы он выглядел как серьезное умственное действие, я вынужден ставить размер проходки на максимальную глубину — осознанно ходить не туда, куда ходят другие, заранее перекрывать естественное стремление двигаться в направлении мейнстрима.
То есть, моя победа не только в том, что я отказался от очень обеспеченного и гарантированного на года образа жизни, выбрав свою правду, она еще и в умножении смыслов, которыми будет и уже расцвечено мое бытование в слове».
(26 декабря 2016 г.)
Бабицкий, видимо, серьезно задумался о теме нашего разговора и впервые публично оценил свою журналистскую деятельность за последнее время.
С этого высказывания началось наше интервью.
— Андрей Маратович, прочитав ваш последний пост, я хотела бы спросить: все-таки тяжелее работать на фрилансе или состоять в штате?
— Ну да, наверное в штате легче, – на гонорарах много не заработаешь, и надо понимать, что «Свобода» – это всё-таки богатая американская организация, а моё имя было частью бренда. И я за 20 с лишним лет наработал стаж и получал довольно высокую зарплату Такую, какой в российских СМИ практически не бывает, разве что на телевидении.
— Но вы могли бы найти себя в каком-то другом медиахолдинге, уже российском.
— Наверное, да. Меня абсолютно устраивает фриланс. Мне нравится жить в Донецке. Я чувствую себя здесь как в аэродинамической трубе, через которую история себя прогоняет. В первую очередь, это моё место жизни.
— Значит приятное ощущение себя в гуще событий заставляет вас стремиться в горячие точки?
— Не совсем. Например, во время двух чеченских войн, где я работал, у меня скорее была правозащитная мотивация. Мне крайне не нравилось то, что делало наше государство: непропорциональное применение силы, в результате которого гибли мирные жители. И мне казалось, что я должен повлиять на ситуацию, чтобы уменьшить тот ущерб, который наносился военной силой на этой маленькой территории.
— А что Вас тогда заставило поехать в Донецк?
— В данном случае мотивация скорее личностная. Мне кажется, что Донбасс это такая передовая линия фронта, на которой отстаиваются интересы русского мира. Здесь история перекатывает волнами через людей. Это центральное место для меня, где сопрягается будущее России. Здесь обретают себя заново русские люди, и мне интересно здесь находиться. Я живу как обычный житель, и ни с кем особенно не общаюсь из начальников, чиновников, людей, которые являются ньюсмейкерами. Я избегаю официальных мероприятий.
— Как же Вы тогда продолжаете работать, не коммуницируя с официальными лицами?
— Я сейчас не работаю в информационных жанрах, только когда меня просят в каких-то изданиях. Политической аналитикой я не брезгую, но это бывает достаточно редко. В основном я пишу об общих тенденциях, а не о конкретных процессах. Мне кажется, что сейчас я больше способен связывать события какими-то смыслами. Не описывать их, а прочитывать их глубину, у меня это лучше получается, хотя и репортажи получаются неплохо.
— Я бы хотела читать ваши репортажи, но они мне не попадаются.
— И репортажи я делаю крайне редко, могу только вспомнить один большой на «Лайфе» (Life.ru), который я написал после поездки в Чечню. Он называется «Чеченская головоломка». Кстати, там соединён репортаж с точкой зрения. То есть и мнение, и факты. Можно ведь смешивать жанровые формы, правда, не у всех это хорошо получается.
— Вам надоело писать репортажи?
— Репортаж, по моему глубокому убеждению, самый значимый жанр журналистики, центральный, вокруг которого вся журналистика и складывается. Я же чаще всего и пишу то, что мне хочется, и это – публицистика.
— Почему публицистика?
— Мнение крайне важно. Особенно в русской журналистике. Мы все помним имена Писарева, Белинского, это тоже журналистика. Очень часто журналист может связать смыслом кажущиеся хаотическими на первый взгляд происходящие события. Придать им определённую форму и объяснить, каковы тенденции, чего можно ожидать, сделать какие-то прогнозы.
— Что вам кажется особенно важным в данный период времени?
— Меня интересует происходящее в Донбассе с точки зрения истории. Это эпохальные вещи, и мне совсем не хочется, чтобы у меня в башке какой-то лишний политический мусор образовался. Я пишу по пять текстов в неделю, стараюсь делать их оригинальными, находить особый ракурс, не так чтобы это была подёнщина.
— Вы сами предлагаете темы своих материалов?
— Приходится самому их выдумывать – редактора не хотят заказывать, а это едва ли не сложнее, чем написать статью, найти сюжет.
— Многие журналисты позавидовали бы такой свободе самовыражения.
— Если в таких объемах материалы выдавать, вы очень быстро опишете всё на свете. И моя проблема как раз в том, что я должен писать о том, о чём хочу писать. А мне очень часто не хочется вообще ничего писать.
— Издержки профессии?
— Нет, просто слишком большой объём.
— Согласны ли вы с утверждением, что журналистика ¬ это четвертая власть?
— В каком-то смысле. Это же зависит от ситуации: в советское время журналист был что-то вроде чиновника: тогда статьи выглядели как указания на ошибки; сейчас, я думаю, наша профессия менее влиятельна, чем при Ельцине, когда журналист был человеком, сеющим «разумное, доброе, вечное», представителем «демократических свобод».
— Но сейчас не все так плохо с российской журналистикой, разве нет?
— На данный момент, влияние журналиста прямо пропорционально качеству его мысли, способности проникать в суть происходящего, тех процессов, которые идут в стране, то есть это не в чистом виде власть, это механизм обратной связи. Общество через журналистику говорит о своих проблемах, о своих чаяниях.
— Прислушивается ли государство к СМИ?
— В той степени, в которой руководители гос. структур готовы прислушиваться к обществу – журналистика является властью. Если они готовы – журналист является представителем общества и способен что-то менять в происходящем. Если не готовы – степень влияния журналиста падает до каких-то минимальных величин. Сегодня, мне кажется, власть готова. И это неплохо.
— То есть коммуникация налажена?
— А вы посмотрите на пресс-конференции президента: там собираются люди самых разных взглядов. Например, на последней, декабрьской, – Путину даже нахамил самым неделикатным образом украинский журналист. Это и есть такая показательная картинка, которая говорит о том, что власть не прячется от каких-то неприятных неудобных вопросов. Другое дело, что такая костная, не преодолевшая свою неповоротливость система, еще не может немедленно реагировать на какие-то желания или сигналы.
— Способны ли СМИ оказывать влияние на народ и помогать людям лучше понимать то, что происходит в стране и в мире?
— Знаете, мне этот вопрос кажется несколько странным. Первая функция журналистики – сообщать о происходящем, потому что люди, в общем, очень часто сами в состоянии понять, что происходит. Им важно знать прежде всего фактуру, а потом уже, если не разбираются, они обращаются к экспертам, публицистам. К тем, кто может пояснить суть процесса.
— То есть эксперты и публицисты – это мудрецы, толкователи для народа?
— Журналисты не есть какая-то особая каста. И живут они теми же проблемами, что и остальные граждане.
— То есть вы часть народа?
— Мне кажется, что в народе разлито глубочайшее понимание мироздания, которое я должен в себе сгустить до информатора конкретного текста. Я беру это не из себя, я как-то связан со всей культурной тканью народа, общества.
И вот, через какие-то миллионы связующих нитей ко мне, оттуда перетекает глубина сознания моего народа, поэтому я ничему учить людей не собираюсь, а хотелось бы, чтобы он меня научил.
— Получается ли у вас быть беспристрастным?
— Субъективизм неизбежен в самой сути понимания описания. Вы живой человек, чувствующий, имеющий вкусы, привычки, у вас свой опыт. Даже предметно-бытовая деталь, которая вам кажется значительной, кому-то покажется бессмысленной, так что субъективизм проявляется всегда, единственное, что можно попытаться, и нужно пытаться это сделать, это, конечно «технически» восстанавливать объективность собственного текста, собственного материала.
— Каким образом можно этого добиться?
— Просто уравнивая в правах точки зрения тех, кому вы симпатизируете, и их оппонентов, давая им одинаковое пространство для выражения собственной позиции. Нормальная, хорошая журналистская технология, англо-саксонская.
— Что вы думаете по поводу того, что средства массовой информации стали инструментом информационных войн?
— Это уже не журналистика. Это пропаганда. Информационная война имеет дело с оружием. Она должна обескуражить, ввести в заблуждение, обмануть, деморализовать. И здесь используются все возможные приёмы, которые в журналистике запрещены.
— Как должен вести себя журналист?
— Журналист не должен лгать. Журналист не должен подтасовывать факты.
Пропагандист может себе это позволить, потому что это заложено в суть того, чем он занимается.
— Только люди не всегда могут разобраться, кто журналист, а кто пропагандист.
— Журналист это тот, кто следует кодексам.
— В советское время это были пропагандисты?
— Нельзя сказать, что Советский Союз был такой бетонной плитой, который всех придавил и не давал им дышать. Была хорошая журналистика, в «Литературной газете» например, были отдельные люди, которые умудрялись писать прекрасные острые очерки.
— А сейчас вы чувствуете себя свободным?
— Абсолютно! Ощущаю себя свободным. Но я как бы прикован к своим идеалам – к тому, что я считаю священным. И это не делает меня несвободным. Я очень не много знаю людей, которые поменяли бы сытую безбедную жизнь на вот этот поиск куска хлеба, как у меня это произошло, – ради того, чтобы не поступиться собственными принципами.
Мария Белъ
