Давненько не заглядывал на сайт наш постоянный автор, неумолимый романтик донбасского быта, правдивый фиксатор посконной армейской правды, сладкоголосый Элвис Пресли общаг и учебных аудиторий — маэстро Валентин Собакин. Сегодня он снова с нами, друзья. Притащил познавательную и очень поучительную байку, причем, крайне правдивую, основанную на нереально реальных событиях конца прошлого тысячелетия. Уверен в том, повествование будет особенно умилительно для ветеранов исторического факультета ДонГУ. Остальные, впрочем, тоже скучать не станут. Если кому-то померещится, что из-за спин вымышленных персонажей торчат дерзкие уши подлинных людей, тот должен знать — нет, не померещилось.
MARMAZOV.RU
Вечером с юга, из Хомутовской степи, пришёл ветер. Мягко коснулся выложенных плиткой стен университетского общежития. Неслышно прогнул оконные стёкла и побежал дальше, в неглубокое каменное ущелье улицы имени революционерки Розы с графской фамилией Люксембург.
Безмятежной трусцой побежал хомутовский ветер по улице, свивая на промёрзшем голом асфальте тонкие жгуты сухого снега.
В 314 комнате общежития было почти тепло и покойно. Приглушённый свет настольной лампы освещал полированную поверхность стола, драпированную «Комсомольской правдой». Поверх широких газетных листов был грамотно выстроен натюрморт из пустых уже лакированных пивных бутылок, смятых комков обёрточной бумаги глубокого коричневого цвета и рубиновых на срезе ломтей азовской тарани.
Четверо сидели за столом в непринуждённых, барственных позах участников азартных карточных игр. Неистово грыз ногти пылкий южанин Бубнов, выжидательно клонил голову к плечу сдержанный Куренной, безмятежно тянул пиво из эмалированной кружки Бабакин. Неуловимыми шулерским движениями передёргивал колоду Эжен Недбайлюк, единственный непричастный к историческому факультету человек, ошибочно избравший путь студента политеха.
Пятый сидел демонстративно отдельно, в глубоком кресле со следами недавней перетяжки обивки, наглухо отгородив себя от четвёрки широким газетным листом «Советского спорта». Пятым был коммунист с двухлетним стажем и пролетарским именем Фёдор. Фёдор принципиально не принимал участия в разговоре и одновременно страдал за газетным листом от невыносимого запаха щедро разделанной тарани и хлебного дыхания пива.
Бабакина завтра утром ждал экзамен по английскому языку. И это было печально, это была вселенская катастрофа, крушение надежд, конец бесконечного студенческого времяпровождения для Бабакина. Катастрофа звалась Галина Францевна Паторжинская, несгибаемая и принципиальная преподавательница английского языка. Галину Францевну не волновали глупости в виде участия в КВН, задействования Бабакина в строгом футбольном графике исторического факультета и его несомненные успехи в других дисциплинах. Галина Францевна была непростительно молода, свежа и хороша собой. Она отдавала предпочтение неженатым бородатым мужчинам, зарубежной литературе, люрексу, стразам, лёгким газовым платкам вокруг шеи и изящным замшевым туфлям. В Бабакине её волновало исключительно знание английского языка.
На занятиях у Галины Францевны Бабакин блеял нечеловеческим голосом английские спряжения, утробно кашлял и потеряно бегал глазами по страницам учебника. Галина Францевна в упор рассматривала Бабакина молодыми
хищными глазами, чуть склонив голову. Так смотрят весёлые породистые щенки на навозного жука, ожившего под солнцем на подоконнике.
— Как Вы будете экзамен сдавать, Бабакин — весело спрашивала Галина Францевна — при Вашем сумбурном знании предмета, несданных тысячах слов и постоянных задолженностях? Что мы с Вами на экзамене делать будем, Бабакин?
Бабакин сглатывал, мотал головой и ненатурально скалил зубы в ответ, демонстрируя некую уверенность в завтрашнем дне. Паторжинская досадливо морщила мраморный лоб и ставила дохленькое «удовлетворительно», обещая локальный армагеддон на экзамене. После английского Бабакин долго стоял в коридоре, тяжко, по-паровозному отдувался, возвращая лицу розовый слабый румянец.
Как все чистокровные студенты — историки, Бабакин относился к иным предметам с лёгким пренебрежением. Его искренне возмущала требование изучать иностранный язык с тем же рвением и интересом как жаркую археологию, дремотную историю античности, крючковатую палеографию или полную непознанного романтизма дисциплину «Технические средства обучения». Но английский язык был вписан в недельное расписание исторического факультета твёрдым округлым почерком секретаря деканата такими же строгими чернилами, как вышеприведённые археология и история Древней Греции и Рима.
Выхода из сложившейся ситуации нормальным путём практически не было.
Бесшумно билось время в корпусе древних кукушечных часов, привезённых Фёдором из Харцызска. Бестрепетно отражался вялый торшерный свет в полированном боку платяного шкафа, изуродованного длинной клинописью инвентарного номера. Номер был писан твёрдой малярной рукой и очень походил на подпись кого-нибудь из франкоговорящих импрессионистов, что с головой выдавало в сотруднике администрации общежития сторонника высокого художественного вкуса.
Бабакин степенно, по купечески допил пиво. Встал, вытащил из шкафа и установил перед сидящими костыль. Скромный, тёмного дерева с унылой перекладинкой и стёршимся резиновым набалдашником. Костыль Бабакин сегодня умыкнул у третьекурсника, одноногого Коли Шпакова, утерявшего ногу где — то на БАМе. Одноногий владелец костыля Шпаков допоздна веселился и кутил с товарищами, поэтому в ближайшие сутки планировал отсыпаться и костыль ему был без надобности. А Бабакин с помощью этого технического средства надеялся удачно пройти испытание экзаменом.
— А может всё — таки голову забинтовать потуже? — спросил пылкий южанин Вячеслав Бубнов.
— Исключено, — без раздумья ответил Бабакин, — Размотает бинт и голову резиновым молоточком простукает от затылочной впадины до лобной кости.
— У нас на сопромате… — начал непричастный к истфаку Эжен Недбайлюк. — Гипс с руки снимет и проведёт пальпацию всего якобы сломанного сустава. Уличит во лжи и проклянёт переэкзаменовкой, — не моргнув перебил Бабакин.
— Ну, хорошо, допустим… — наморщил лоб Куренной.
— Не выйдет — помотал головой Бабакин — Не пройдёт номер с подложным фото только что родившегося сына. Масляков пробовал первый раз. Разоблачён Тёмушка, осужден, осмеян и отправлен на переэкзаменовку. И вариант контузии бревном на китайской границе с временными провалами в памяти уже заигран Костей Куликовым. И проигран безнадежно. И срочное захоронение мнимых родственников в Анадыре у Гриши Бриня не проскочило. Уверяю вас, костыль — единственное спасение.
За окном терпеливо стояла январская остекленевшая луна, доверху налитая тягучим бледным цветом. На синем полотне вечернего неба тонко прорисовывалась стрела подъёмного крана у вечно строящегося Дома Профсоюзов. Прямо напротив призывно горели лимонные окна общежития филологов.
Сидящий в кресле молодой коммунист негодующе передёрнул «Советским спортом». Лицо его было скрыто газетой, но руки, прекрасные нервные кисти бывшего электрика Харцызского канатного завода, выдавали его возмущение происходящим.
— Да, Фёдор, — сразу откликнулся развернувшийся к нему всем телом Бабакин, — А костыль пройдёт, уверен. Потому как Галина Францевна в штаны не полезет, убеждаться в наличии гематомы и ушиба бедренной кости. Польско-литовское происхождение не позволит. Кровушка шляхетская воспретит. На то и расчёт — и Бабакин улыбнулся отрепетированной змеиной улыбкой Игнатия де Лойолы.
Утром Бабакин предусмотрительно завернул костыль в обрывок картона. Шли в Университет рваной цепочкой: далеко впереди шагал Фёдор, демонстрируя большевистскую непримиримость с происходящим; за ним угрюмо семенил Бабакин с закамуфлированным костылём под мышкой; за ним шли Бубнов, Куренной и Эжен Недбайлюк, рыча от сдавленного смеха.
На полпути Бабакин, по-волчьему оглянувшись, завернул во двор пятиэтажного дома. Бубнов, Куренной с Эженом зашли за ним. Двор был по-утреннему безлюден, непривычно чист и строг. В углу двора, зажатый мусорными баками, пристроился пожилой поджарый пёс с проседью в бакенбардах. Пёс сидел в позе утомлённого водителя автобуса, привалившись реброватой спиной к стене дома цвета столовского кофе с молоком. На карнизе
второго этажа сгрудились подмёрзшие воробьи. Пёс сосредоточенно вылизывал балетно вывернутую заднюю ногу. Досадовал, что не может дотянуться до трогательно растопыренных мохнатых пальцев. Воробьи хмуро и беззвучно жались друг к другу, перебирали озябшими лапками и с немым осуждением наблюдали за манипуляциями пса с балетной ногой.
Бабакин снял картон с костыля, зло посмотрел на таящих смех однокурсников. Мгновение поколебался и решительно приткнул его под правую подмышку. И сразу неуловимо стал похож на русского эмигранта, спивающегося штабс-капитана в штатском, наследника громкой княжеской фамилии. Нечто потасканно — интеллигентное отчётливо проявилось во всей его пригнувшейся к костылю фигуре.
Пёс поощрительно хрюкнул и с новой силой продолжил вылизывать ногу. Воробьи старательно изображали нейтралитет. Бубнов что-то горячо нашёптывал Недбайлюку в широкое хрящеватое ухо, а тот заливался беззвучным хохотом, обнажая детские розовые дёсны.
— Значит так, крестьяне, — обратился к ним Бабакин, — Для сохранения мероприятия в тайне идите-ка вы в зад. А не то я от вашего ржания не совладаю с собой и тресну кого-нибудь на выбор по черепу костыликом. И провалю операцию. Короче говоря, пошли вон, хамы.
…Неловко стаскивая с себя куртку в вестибюле, Бабакин волнительно разъяснял причины появления костыля симпатичной однокурснице Леночке Емец, акцентируя внимание на своей выдержке, мужестве и хладнокровии. Леночка смотрела на Бабакина такими ясными прозрачными глазами и так элегантно играла ямочками на щеках, что Бабакину хотелось заплакать ей навстречу. Односложно отвечая всем участливым однофакультетникам, стараясь не смотреть в глаза вопрошающим, Бабакин чересчур стремительно, как для повредившегося, шагал в спасительную аудиторию.
На лестничной площадке он столкнулся с преподавателем этнографии, крепкой суровой женщиной, владелицей ястребиных глаз и жёсткого произношения.
— Добегался, Бабакин? — утверждающе поинтересовалась миссис Ястребиные Глаза.
— Тама — а — а ра Ивановна… — речитативом, на манер древних русских страданий, начал Бабакин, — Не за водкой я бегал, клянусь, честное слово. Опаздывали с Федуловым с последней пары…
— Врёшь? — в упор спросила Тамара Ивановна.
— Вру — с облегчением сдался он, избавляясь от речитатива — Из читального зала с Бубновым бежали…
— Врёшь? — Тамара Ивановна не отводила медных глаз от Бабакина.
— Вру, Тамара Ивановна, за водкой бегал, извините, не успеваю на экзамен…
Бабакин не успел полностью вывернуться из-под взгляда этнографа, как тут же был перехвачен за локоть преподавателем археологии Костиковым.
— Что случилось? — душевно, искренним голосом ответственного за пожарную безопасность спросил Костиков, — Кости целы? Ходить можете? Возле туалета Вы курили только что?
— Валерий Андреевич, за ради Бога, всё в порядке уже. Врач говорит через два дня своими ногами побегу, костыль ненадолго, да и курил не я…
У самых спасительных ступеней на третий этаж Бабакина к стене притиснул Эдуард Сергеевич, худой до невозможности специалист по УССР с тонкими пальцами и артистичной артикуляцией.
— Тёртый картофель в марлевом мешке, на ночь прилагайте к месту ушиба… вы меня слышите, Бабакин? Всё вытянет и всё восстановит!
— Обязательно, Эдуард Сергеевич, исключительно картофель и только в марлевом мешке…
Пригнув голову, Бабакин торопливо преодолел два лестничных пролёта, оскользаясь на стареньком терракотовом кафеле. Вырвался на оперативный простор коридора третьего этажа, где и был настигнут длинной сумеречной очередью основателей мирового коммунистического движения. Увеличенные фото основателей были вклеены в картонно-фанерную раму, густо закрашенную в багровый революционный цвет.
Удерживая максимальное расстояние от портретов, вжимаясь в окрашенную масляной краской противоположную стену, шёл Бабакин к аудитории. Левая сторона лица, обращённая к чёрно — белым изображениям пламенных борцов горела от стыда. Бабакин чувствовал их взгляды пульсирующим виском.
Тяжело смотрел на человека с костылём большелобый Георгий Димитров. С лёгкой конфуцианской иронией улыбался навстречу китайский аристократ Цюй Цюбо. Снисходительно ржал по-рабочему простецкий Эрнст Тельман. Укоризненно щурился знатный вьетнамец Хо Ши Мин (он же — Нгуен Шинь Кунг, он же — Нгуен Тат Тхань, и он же — Нгуен Ай Куок). Ястребиными глазами этнографа Тамары Ивановны в упор следила за Бабакиным неистовая Долорес Ибаррури.
Перед крашеной эмалевой краской дверью аудитории Бабакин притормозил, перевёл дыхание. Прислушался к сдержанному пчелиному гудению голосов за
дверью, к своему учащённому сердцебиению. Заново ощутил костыль под правой подмышкой. Кратко простучал в дверь и, не давая себе опомниться, беззаветным гагаринским шагом вошёл в кабинет. Закрыв дверь, Бабакин выпрямился и примкнул костыль к ноге, как штык к винтовке.
Двадцать страдальцев, скрючившись, сидели за длинными партами. У доски трепетал выразительными цыганскими очами Костя Куликов в белоснежном свитере. Галина Францевна с императорским прогибом спины сидела за низеньким преподавательским столом, прочно упершись в линолеум замшевыми туфельками. Вся в смоляном ореоле причёски, с хищной посадкой очков на хрупкой дворянской переносице. Взопревший Константин уже некоторое время находился в экзаменационном трансе. Он сомнамбулический мял в руках мелок и с надеждой смотрел в глубину аудитории.
— Что случилось, Бабакин? — несколько дрогнувшим голосом спросила Галина Францевна, — Что опять рухнуло на Вашу бедную головушку?
Слегка опешившая аудитория притихла в ожидании, Константин на секунду вышел из транса, сморгнул очами и воззрел на Бабакина весь в мольбе и надежде.
— Ушиб, Галина Францевна. Сильный ушиб бедра, гематома размером с хорошую тарелку, — Бабакин говорил просто, без пафоса и подвывания. — Дежурный врач Калининской больницы полон оптимизма, но только при неукоснительном соблюдении строжайшего (тут Бабакин чуть быстрее, чем нужно вдохнул кончающийся в лёгких воздух) постельного режима. Во избежание обострений, смещений и внутренних разрывов с кровотечениями…
— Тогда зачем вы здесь, Дмитрий?- сказала Паторжинская, значительно смягчившись голосом, — Если постельный режим, гематома, смещения возможные… Зачем?
» — Она помнит моё имя, — сдержанно зарычал в душе Бабакин, чуя успех — Аккуратнее, Дмитрий, аккуратнее, не спугни встречные добрые флюиды».
— У меня нет выбора, Галина Францевна,- голос его крепчал, становился строже, обретал звенящий гвардейский тембр, — В силу полученной травмы я не смогу бегать по этажам и аудиториям за Вами для переэкзаменовки. У меня сегодня единственный и последний шанс. Либо сдам экзамен сегодня, либо не сдам никогда.
Закончив, Бабакин чересчур широко развернул плечи на манер оперного певца и совершил старорежимный офицерский поклон подбородком в грудь. Не снижая темпа, слегка пристукнул об пол резиновым набалдашником костыля — неотличимо по звуку от каблуков хромовых дореволюционных сапог.
Галина Францевна умиротворяющим жестом сложила руки перед собой. Пытливо посмотрела на Бабакина и глубоко вздохнула.
Константин Куликов застыл у доски, сползая от непонимания в ещё более глубокий транс.
Многоголовая аудитория смолкла окончательно и напряглась.
За окном пугливо прошуршал троллейбус одиннадцатого маршрута, роняя скудный шлейф синих искр с проводов. На остановке, привалившись к бетонному боку столба, развязно курил пятикурсник Постников. Пятикурсник счастливо сдал свой английский четырьмя годами ранее, поэтому был безмятежен и счастлив. У его ног безнадежно поклёвывали асфальт зимние донецкие голуби.
— Мне нравится ваше решение, Бабакин, — вдумчиво сказала Паторжинская, — Вы не выпрашиваете снисхождение. Не подсовываете фотографии не вовремя родившихся детей, не уезжаете хоронить неведомых родственников за Полярный круг. Вы не юлите и не жульничаете. Вы прямо говорите о своих проблемах и предлагаете пути их решения. А это честно и благородно. Поэтому давайте зачётку. Против тройки возражать не будете? Бабакин онемел от настолько близкой удачи. Нега предстоящих каникул плеснулась в его глазах. Он чересчур часто затряс головой в припадке благодарности. Преодолевая чудовищный актёрский зажим, вручил Галине Францевне синенький прямоугольник зачётной книжки.
Едва различимый стон прошёл над аудиторией. У доски Константин в белоснежном свитере трагично ломал худые синеватые пальцы. Меловая пыль сыпалась с его смуглых рук как рождественский снег. На троллейбусной остановке безмятежный и счастливый пятикурсник Постников принялся демонстративно плевать в голубей подсолнуховой шелухой.
Бабакин принял в руки книжку с заветной подписью с головокружением от счастья. Традиционным уже гвардейским поклоном поблагодарил всех присутствующих, начиная от Паторжинской и заканчивая пятикурсником Постниковым и его оголодавшими голубями на остановке. В полной тишине Бабакин мягко развернулся через левое плечо. Глухо погромыхивая костылём, подволакивая ногу, переступил за порог и закрыл дверь. В коридоре Бабакин опёрся о стену и раскрыл зачётку. С умилением рассмотрел куцую практичную подпись Паторжинской, пропускавшую его во второе полугодие.
Беззвучно раскрылась дверь и перед Бабакиным возникла собранная и решительная Паторжинская. Тщательно прикрыв дверь, преподаватель анлгийского вплотную подошла к Бабакину и пристально взглянула ему в глаза. Всем своим организмом Бабакин ощутил близкую опасность. Инстинктивно, по-боксёрски вжал подбородок в крытую турецким свитером грудь. Безотчётно, рефлекторным движением обхватил зачётку побелевшими в суставах пальцами.
— Вы вошли в аудиторию, хромая на правую ногу, Бабакин, — без паузы сказала приглушённо Галина Францевна. — А вышли с хромотой на левую. Где у Вас гематома, Бабакин? В каком отделе головного мозга?
— Э — э … — непроизвольно произнёс Бабакин рахитичным голосом — позвольте мне … э-э-э…ненадолго …
Мечта рушилась на глазах, уходило трудно завоёванное счастье, каникулярная нега уползала в слоистый туман.
Намертво, стальным альпинистским охватом зажал зачётку в ладони Бабакин, подхватил костыль наперевес и неожиданно для самого себя побежал от Паторжинской по коридору.
Он бежал трусливой виляющей рысцой, согнувшись и прижмурив глаза. Торчащий набалдашником вперёд костыль добавлял ему сходство с солдатом-новобранцем, впервые бегущим в безнадежную штыковую контратаку.
Смятенный Бабакин бежал по коридору, неуверенно погромыхивая каблуками. Хмурился ему вслед портрет возможного поджигателя рейхстага Георгия Димитрова, досадливо морщилась фотография пламенной Долорес Ибаррури, и тихонько покачивал головой чёрно-белый аристократ Цюй Цюбо. Один только пролетарски простой, всё понимающий Эрнст Тельман на своём портрете откровенно ржал, запрокинув крупную голову в кепке.
У прикрытой двери в аудиторию, вся в ореоле смоляных волос и белом кипении зубов беззвучно хохотала Галина Францевна…
…Вечером в комнате № 314 пели практически все. В слоистом табачном дыму захмелевший Бубнов пел нечто неизбывное, едва затрагивая гитарные струны. Пел чуть различимо, с жеманными вертинскими придыханиями, с провальными бархатными паузами, поэтично прикрыв веки. Девушки-первокурсницы таили дыхание от невесомости песен Вячеслава. Держали сплетённые пальцы у губ и неодобрительно косились на Бабакина с Куренным…
… которые противными голосами пели что-то раздольное, станичное, пахнущее степными репяхами, пропотевшей конской сбруей и коровьими кизяками. Пели беспощадным дуэтом, с большим количеством внезапного посвиста, гиканья, прищёлкивания и разухабистых выкриков. Крепко принявший на грудь Бабакин несколько раз пускался в перепляс, глухо стуча в пол ногами в разношенных тапочках.
Прямо у входа, опершись о дверную раму, исполнял непристойные куплеты безмятежный пятикурсник Скоромный с кружкой водки в руке.
Безыскусно подтягивал поочерёдно всем поющим непричастный к истфаку Эжен Недбайлюк и при этом стремился дирижировать всеми исполнителями с
помощью алюминиевой обкусанной вилки.
Уронив усталую голову на стол, спал счастливый человек — одноногий Коля Шпаков. Снилось ему что-то изящное, новогоднее, пахнущее смолой и мандаринами, потому что улыбался во сне Коля и всё норовил поцеловать эмалированный бок миски с отварной картохой.
В углу комнаты, за ситцевой занавеской скромно стоял Колин костыль.
