Семеновка с ночи курилась разнообразными дымами – подожженная дворниками куча листьев, прибитая холодным и яростным ливнем. Машину мы бросили на многострадальном перекрестке, во дворе бывшего кафе «Метелица», точно напротив известных всему миру букв из нержавейки: «СЛАВЯНСК». Вместе с машиной оставался наш «одноразовый» водитель Руслан. Они тут все в последнее время стали недолговечными – день поработаешь, а утром он за тобой не приезжает. И вообще исчезает с радаров и из города. Видать, после наших пресс-туров люди лишаются последних сомнений и надежд.
Наше двухнедельное отсутствие не пошло придорожному общепиту на пользу – из стен «Метелицы», как огонь, торчали языки теплоизоляции. Вокруг валялись хвосты от мин, осколки, окровавленные клочья брезента и камуфляжа, гильзы и куски сайдинга, через которые вполне можно было отбрасывать макароны – столько там было мелких дырочек. На фронтоне кирпичной автомойки зияла дыра от танкового снаряда. Били практически в упор, по прямой. С такого расстояния выстрела из танка не слышно, каждый «бах» – в тебя и для тебя. Наслаждайся войной и фатумом.
Торопливо распихал по карманам две пачки сигарет – воздух без никотина здесь похож на марсианский или высокогорный. Гоняешь его взад-вперед пересохшей носоглоткой – и никакого удовольствия. Потом в бездонных штанах исчезают крошечный фонарик, редакционное удостоверение, горсть барбарысок – мощное, почти колдунское, коммуникативное средство, запасной аккумулятор от камеры, ручка и блокнот. Кажется, все. Рюкзак со всем добром – от денег до документов – бросаю в багажник нашей машины. Бегу вниз по пологому склону вслед за товарищами, на ходу примечая тонкости их перемещения. Бросок через шоссе. В ловком прыжке упругой, разведчицкой походкой пересекаем насыпь железной дороги. С одного конца на железке наш блокпост «тридцатка», с другого – блок «химик». Мы пока в тылу, но могут стрельнуть и свои, поэтому не нужно лишний раз торговать своей тушкой на линии огня. Так я понимаю маневр нашего сталкера. Нас ведет Андрей Стенин. Мужество его, хитрость и осторожность выкормлена в сырых подвалах Семеновки ядовитыми миражами страха, среди волглых одеял и сморщенной прошлогодней картошки. Образ его и бородатый лик вылеплен бритьем при свечке, с тусклой золотистой крышечкой от домашней консервации вместо зеркальца. Поспешаю по высокой траве, не забывая глядеть под ноги, и думаю, что этот Стенин – странный и подозрительный тип. Во-первых, у нас фамилии отличаются одной буквой. Во-вторых, уже много лет я встречаю его то в Ливии, то в Сирии, то в мятежном Каире в лагере братьев-мусульман, окруженном армией. То на Майдане или в Крыму. Ходит за мной, как приклеенный… Иногда делает фотоснимки. Часто в темноте и без вспышки. Зачем?
Окраины Семеновки степенью своего несчастья ничем не отличались от виденного в ливийской Адждабии, чеченском Сельментаузене или в сирийской Дарайе. Лишь скорби мое сердце рождало больше – брошенный хлам в заваленных хатах состоял из привычных, родных образов… Вот такой алюминиевый фонарик у меня был в детстве, батарейки потекли, замучился выковыривать ножницами соли и ржу из витой пружины… И красный пластмассовый конь с белой пышной гривой, как одежды святых с византийских икон, не раз возил меня и в атаку, и на канадскую границу, когда мы нарвались на засаду индейцев-команчей… Старенький приемник «ВЭФ», ныне припудренный кирпичной пылью, я тискал ночами, как девицу, пытаясь поймать любимую французскую миссионерскую станцию, вещающую для Микронезии.
Только стоя по колено в брошенных вещах, понимаешь остро один из христианских постулатов: нагим пришел в этот мир, нагим и уйдешь. Крестик – деревянный, венчик – бумажный, в подушке – стружка от гробовых досок, а все остальное – тлен и суета.
В одной из битых хат на полу кухни лежал, свернувшись калачиком, рыжий пес с обрывком цепи на ошейнике, растянутом страшным предсмертным усилием. Пес был жив, худые бока чуть дрожали. Он нас не слышал – контузило сильно, мина приземлилась во дворе, в десятке метров от его будки. Вход в кухню был завален поехавшей кирпичной стеной, и я протискивал объектив камеры между частоколом битого стекла. Стекло сыпалось вниз хрустальным водопадом, но пес не шевелился. Снимал длинные статичные планы с двух, с трех ракурсов. Снимал и думал, что этого несчастного пса в Семеновке уже ничто не переплюнет по эмоциям. Так уж устроен современный человек, стоящий на пороге Страшного суда. Положи перед ним на одеяльце десять трупиков младенцев и одного сбитого машиной котенка… Положи и спроси: кого тебя жальче, а? Через три дня мне на почту пришло письмо от каких-то добрых, но сильно ***утых людей с иной парадигмой сознания. Они посмотрели сюжет из Семеновки и слезно просили вывезти песика хоть на специальном санитарном вертолете – они оплатят. То, что в том же сюжете и на соседней с песиком улице под бомбами пока еще жили двухлетний Антон, пятилетняя парализованная Вера и ее сестра-близняшка Люба, эти люди как-то пропустили мимо своего милосердного сознания. Я не стал отвечать на письмо, просто стер его из почты, но ощущение, след от склизкого червя, проползшего между лопаток к затылку, осталось на всю жизнь.
Через несколько минут на улице, перегороженной противотанковыми ежами, мы встретили Любу, катавшую в коляске Антона. Я думал, это мираж, бред… Такого здесь не может быть. Но картинку повторил без искажений мониторчик камеры, и я развел и широко замахал левой рукой, притормаживая Коца, Стенина и Евстигнеева, чтобы хоть 30 секунд не лезли в этот феерический план. Справа и слева от меня защелкали затворы фотоаппаратов – все работали, пытаясь оцифровать пронзительность, превратить трогательность в форматы jpeg или mkv. И еще мы хотели спасти этих детей, вот только их родители не хотели спасаться. Подвала у них не было, и они просто ждали смерти, лежа на полу в доме. Может быть, они были умнее нас и просто не видели никакой разницы между этим миром и тем. И вот попробуйте их опровергнуть.
Стенин стрельнул у меня очередную сигарету и заявил:
– На передок надо идти, к чайхане. С Боцманом поздороваться и Кирпичом.
Мы были не против, я лишь спросил:
– Далеко ли до передка, как вы изволили выразиться? Километр? Два?
Стенин сказал, как отрезал:
– Пять сигарет.
Что он имел в виду, никто не понял. То ли это был размер бакшиша за точные координаты, то ли к пятой выкуренной мы придем на место. Курили мы много, и, как ни толкуй слова Стенина, выходило, что идти недалеко.
Беседа с Боцманом и его напарником Гоги скомкалась в самом начале.
Где-то далеко от нас захлопал тракторный пускач, и на низеньких оборотах заработал дизель.
– Танк завелся. Быстро-быстро за мной. Я первый, Гоги, замыкай.
Через десяток секунд мы ссыпались в сырой погреб.
– По стеночкам, прижались. Да не жопой, а яичками. Мясо отрастет, а яички обычно не отрастают, пока такие казусы науке не известны, – с шутками и прибаутками Боцман сортировал свалившихся ему на голову некомбатантов. Я стоял, уткнувшись носом в серую беленую стену, которая пахла моим восхитительным детством: погребом с бабушкиными компотами и вареньями. Где в банку с абрикосами слоями укладывались ядрышки бобков, на вкус ничем не отличающиеся от экзотического миндаля. И еще я думал, что со стороны все это напоминает концовку «Ведьмы из Блэр», где непослушных и непутевых детишек так же расставляли по стеночкам подвала. Я скосил глаз посмотреть, нет ли где отпечатков кровавых ладошек, но тут наверху грохнуло – и сноп осколков подмел двор.
– Я так и думал, – с каким-то восторженным удовлетворением сообщил нам Боцман, – охотит вас. Маякнул кто-то. Сейчас по***рит нам последних журналистов… Сидим здесь, пока он не отстреляет половину карусельки, потом наверх, за мной. Гоги замыкает. Минут десять у нас будет. Он, падла, хитрый, весь боезапас не расстреливает, знает, что мы его нахватим рано или поздно.
Но было еще рано в этот день. Ополченческая ПТУР танк не доставала. А потом к танку подключились минометы, а еще были гаубицы. Автоматы и пулеметы на этом фоне выглядели бледно, не котировались, не звучали.
Мы перемещались по Семеновке под комментарии Боцмана: «Так, по укропчику здесь шагаем, не стесняемся», «Накапливаемся, перебегаем», – но ад следовал за нами по пятам. Уже под вечер укровские артиллеристы выдохлись, сбавили темп. Разведчик Леша загрузил нас в раздолбанный седан без стекол и на скорости под 120–130 мы покинули Семеновку. На посту под Славянском он остановился передохнуть, разгрузить свой автомобиль и перекурить. Сигареты у меня уже кончились, две пачки, но еще малый запасец был в рюкзаке: пять сигарет в мятой пачке с надписью «Курение вбиваит». А рюкзак, как в сказке, лежал в серебристой «жиге», а машина стояла во дворе кафе «Метелица», которое мы проехали на такой скорости, что уцелевшие электростолбы превратились в сплошной забор. Без щелей.
– Да, рас****или сегодня «Метелицу», – авторитетно успокоил меня Леха. – По ней же весь день гвоздили. Раненых оттуда возили, знаю. Ха-ха.
Смех разведчика весельем не заражал. Подумал первое: «Что с нашим водилой?» Потом перед глазами встала картина: полированный гостиничный столик, уютно горит свеча в виде новогоднего гнома, клей и ножницы – я собираю из кусков свой паспорт, но фарш невозможно провернуть назад. Куски не подходят, половины не хватает. Заявление Стенина о том, что у него в машине остались запасные объективы и прочее фотодобро, слегка облегчило мои страдания. Но не до конца.
– Обоих не повезу, – сказал нам Леха. – Чем меньше народа, тем меньше вероятность, что по машине начнут палить. А перекресток пристрелян, сами знаете.
На секунду показалось, что мне на голову накинули мешок для перезарядки фотокассет. Такой пыльный, воняющий фиксажем. А завязки от мешка красивым тугим узлом стянули над кадыком.
– Я съезжу, – это сказал кто-то стоящий за моим правым плечом. Но сзади меня никого не было. Я потянул из кармана видеокамеру и отдал Сашке Коцу.
Леха прищурился:
– Боишься?
– Боюсь, что съемка сегодняшняя пропадет. Едем?
Наш несчастный водитель выскочил из подвала автомойки с двумя рюкзаками в руках – моим и стенинским. Кафельный пол мойки был захлюстан кровью, как будто тут резали поросей. Серебристая «пятнашка» стояла у стены целенькая, а в трех метрах от нее из клумбы торчал хвост несработавшей минометки. Серая такая морковка, с желтым наколотым кругляшом на торце. Земля мягонькая, рыхлая, воздушная… Не накололся капсюлек в инерционном взрывателе. Или предохранительные шарики закисли и не вышли. Бывает.
На следующее утро я сидел на ступеньках гостиницы у тяжело чухающего генератора, который на последнем издыхании насыщал электронами мой могучий кипятильник. Кто-то тронул меня за плечо. Наш водитель.
– Привет. Куда поедем сегодня?
Я встал и обнял Руслана. Он не удивился.
Дмитрий Стешин
