Кажется, с десяток лет тому довелось мне встретить старинного приятеля. Произошло это совершенно случайно. Обыкновенная встреча, на дню бывает до десятка подобных, а главное, сколько их таких – дней, в которых матрешками сидят похожие разговоры, но, надо же, этот запомнил. И его, и место, где сели переброситься парой слов, и предмет беседы.
Встретились мы с ним в парке Щербакова. На той площадке, где когда-то был большой фонтан. Был, да снесли. Там теперь площадь и сцена. Я вообще неправильно и болезненно отношусь к разным преобразованиям такого рода. Понимаю, что становится в целом лучше и современней, а душа саднит по детским воспоминаниям, так хочется, чтобы привычные места не менялись, оставались такими, какими хранятся они на тех фотографиях, где я – метр с кепкой, а рядом папа и мама.
Вот об этом тоже поговорили с приятелем, сидя там за пластмассовым скрипучим столиком на таких же шатких и ненадежных стульях, отлитых где-то в Турции или Польше. Ветер тогда шатал торчащий из центра столешницы зонт и пытался сдуть на землю пластиковые стаканчики.
Поговорили о том, что все меняется, о приятелях и друзьях, о том, как вместе работали. Что-то вспомнили, над чем-то посмеялись, кого-то и помянули.
– Такой молодой, и умер…
– Да, такой молодой…
Неизбежно перешли к политике – какой же без нее мужской разговор.
– Как думаешь, что будет с Украиной? – спросил я его.
Спросил неспроста и не вдруг. За плечами у нас была совместная работа в телекомпании, где пришлось пережить события, что начались в 2004 году. Напоминать ли их вкратце? Стоит ли? Все эти митинги, пропитанную ненавистью, трусостью и абсурдом избирательную кампанию. Майдан, как позже выяснилось, первый, но не последний, голосование в три тура, ощущение какой-то непонятной досады. Как после проигрыша своей команды в футболе: да, один играл грубо, но второй-то – явно рукой, да еще и как – занес мяч в ворота по правилам футбола американского, а все равно засчитали!
Ну да ладно, дело прошлое, что уж теперь.
Хотя один момент из всей той истории я запомнил надолго. Когда в целях «недопущения фальсификаций» инвалидам запретили голосовать на дому. Хочешь проголосовать – ползи. Не можешь ползать – извини, светлое будущее построим без тебя.
Тогда это проглотили. А тех, кто не мог добраться на участки самостоятельно, в день выборов заносили в кабинки на руках. С той стороны над нами откровенно насмехались. Самые участливые говорили: «Да бросьте, не придирайтесь. Наши калеки тоже не голосуют, так что все честно».
С той поры и началась «война калек».
Мы с приятелем встретились летом 2008-го, со дня роковых событий прошло уже четыре года, многое притерлось, воспринималось не так остро. «Перемелется, мука будет», – говорят люди. Так и случилось. Но все же.
– Как думаешь, что будет с Украиной? – спросил я его тогда.
Он задумался, но ненадолго.
– Ты знаешь, мне кажется, что не будет уже той Украины. Распадется. Слишком много всего понамешано. И слишком сильно гнут ее в дугу и тянут в разные стороны. Не устоит.
Вокруг нас было мирное лето восьмого года. Мимо ходили немногочисленные посетители парка. Кто-то привык через него срезать угол, ведь лучше пройтись среди зелени, через мост над Первым городским ставком, чем вдоль вечной пробки на «Золотом кольце».
Мамаши мерной поступью выгуливали по тропинкам своих дремлющих в колясках младенцев.
Профессиональные и не очень фотографы выискивали красивые ракурсы. Все жило своей беспечной жизнью. А мой приятель говорит, что ничего этого скоро не будет. Исчезнет. Не устоит. Что такое он знает, а главное, почему я думаю, что он прав?! Настолько, что даже не хочется возражать – нет смысла.
Потом я часто мысленно возвращался к тому нашему разговору. Да и не только к нему, а ко всем событиям, что были до и после. Прокручивал все это в голове, как запись авторегистратора с битой машины. Стараясь понять, где же была та самая роковая ошибка, до которой автомобиль размеренно ехал по серой ленте дороги, а после – изображение заплясало, задергалось, пошло непонятными полосами, а в какой-то момент и вовсе пропало.
«Лучшие аварии мира. Топ просмотров на YouTube».
Мой приятель, к слову, кинооператор. Хороший кинооператор. Его многие знают. После нашей встречи в парке пройдут, и очень быстро пройдут, шесть лет, и ему доведется выкладывать на видеохостинг свои ролики и сюжеты о совсем других Донецке и Донбассе. Вот тут сгоревший дом, тут раскорячился на дороге подбитый танк, вот целое поле, изрытое оспинами воронок, а тут люди в военной форме принимают присягу и отправляются на войну.
Но это потом. А тогда он по большей части снимал праздники и корпоративы крупных компаний. Как правило, к очередному Новому году.
– Своя специфика, – жаловался. – Сидим с представителем их пиар-службы и с секундомером в руках вымеряем, кого и сколько нужно показывать. Субординация у них, сам понимаешь, – чтобы потом без ревностей и ненужных выводов.
Мирное время жило своими ценностями. Кого сейчас волнуют те мгновения, в течение которых руководитель какого-нибудь департамента мелькал в кадре с пригубленным фужером шампанского в руках?
А ведь он хороший оператор. Ему бы фильмы снимать. Так в итоге и случилось. Жизнь все расставляет на верные места.
Раз уж говорим о кинематографе, вспомним, что есть в нем такой избитый сюжет: человек из настоящего отправляется в прошлое. Ему там проще, чем тем, кто живет эту жизнь в первый раз: он знает, что было и чем закончилось, и, наделенный этим знанием, творит разные чудеса. Какие проблемы – у него в кармане лежит инструкция по эксплуатации мира в виде учебника истории!
Как использовать эти подсказки – вопрос. Можно для личного обогащения, можно для обустройства личной жизни, можно попробовать стать правителем мира – да мало ли потенциальных сюжетных линий. Все зависит от фантазии и скрытых мотивов сценариста. Но ведь это кино, а в жизни? В реальной жизни так не получится?
Почему мы в том 2008 году не стали такими же «гостями из будущего»? Оба же знали, чувствовали и развязку, и финал. Могли, наверное, как-то повлиять на ход исторического процесса? Или нет? Или хотя бы стоило попробовать? Пусть не все человечество, но одного человека могли попробовать спасти?
Интересно, как бы мы выглядели, если бы подошли, к примеру, к какой-нибудь молодой маме с коляской, попросили бы у нее пять минут времени. Вроде с виду приличные люди, на сумасшедших не похожи, может быть, и не отказала бы. Да, и мы же с благими намерениями, вы же видите. Одеты прилично, взгляд здоровый, черти в глазах не пляшут. А уж если бы приятель достал видеокамеру для убедительности, то и вовсе выглядело бы это так, будто какая-то телекомпания проводит опрос общественного мнения или снимает очередной сюжет ни о чем.
– Вы только не удивляйтесь, — сказали бы ей. – Но слушайте внимательно и запоминайте. Через шесть лет тут будет война. Это правда. Мы не шутим. Вот там и там упадут снаряды. Там убьют человека. Это здание сгорит, а это посечет осколками, окон точно не будет. Как вашего сына зовут? Георгий? Так вот, ему тогда будет семь лет – ему будет страшно во время обстрелов, но не так, как вам, вы будете бояться сильнее. Не о себе переживать будете, а о сыне. Особенно когда прочитаете в Интернете, что его сверстника убило позавчера миной на пляже. Хотя, конечно, и о себе тоже будете переживать. Инстинкты. Вы где живете? На Боссе? Там будет опасно. В троллейбусы не садитесь, особенно зимой. На всякий случай. И о родителях побеспокойтесь, пусть они будут рядом с вами, а то нанервничаетесь. Где они у вас живут? В Дебальцево? Ну вот. Тоже придумали – в Дебальцево! Срочно перевозите их в Донецк. Гарантии, что ничего не случится, нет, но хотя бы рядом будете – это важно. Торопиться не стоит, но и не откладывайте – да, шесть лет у вас на это есть, но они быстро пройдут.
Интересно, дослушала бы до конца? Или убежала бы под благовидным предлогом? Чтобы под вечер пожаловаться подруге на двоих ненормальных.
– Ты осторожнее, ходишь вечно одна по непонятным местам.
– Да, никогда такого не было. И почему непонятное же? Парк, там люди всегда есть.
– Ну, сама же говоришь вот…
– Ну, да, говорю…
– Сектанты, наверное, эти, как их там, «иеговы»?
– А может, их сейчас знаешь сколько…
А потом все бы, наверное, забылось, затерлось за новыми впечатлениями, заботами, проблемами. Никто бы и не вспомнил о том разговоре, даже в тот день, когда снаряд просвистел над Дебальцево, влетел в угол дома и вывалил его наружу, из-за чего крыша осела на один край и стала напоминать чем-то дедушку, ну точь-в-точь, как если тот возвращался с дружеской встречи хорошо так навеселе, немного припадая на больную с войны ногу. А главное, кепка дедушкина всегда в такие дни как-то особенно смешно и залихватски переезжала с затылка на глаза, вот точно как сейчас эта крыша. Только тогда было смешно, очень смешно, и даже бабушка хоть и кипела внутри, но из-за потешного вида прощала супругу очередной «залет», а теперь не до веселья и хочется выть от бессилия, а нет сил даже на вой. Одно хорошо: баба с дедой до этого не дожили, не видят, Господь отвел.
Кому бы мы были нужны со своими советами и предсказаниями, все равно в них никто не верит, а верят в гороскопы и знаки судьбы. В обещания хорошей жизни, в то, что все идет как надо, что нужно только немного потерпеть, не все же сразу. Вот в это верят. А в страшное – нет. Так человек устроен, не изменить. И это, наверное, правильно.
Не послушали бы нас тогда, не поверили. Решили бы, что или выпили, или пошучиваем. Так бы и спросили, в донецком стиле: «Вы шо, прикалуетесь?»
Что отвечать? Где доказательства? Их нет.
Как бы ни изгалялись сценаристы, видимо, возможность повлиять на ход судьбы – это действительно прерогатива исключительно киношных героев. В реальной жизни в каждую дверь не достучишься. Не поймут. Решат, что ненормальный. В финале умрут.
Да ведь и мы, сказать по правде, вряд ли догадывались, что события примут именно такой оборот. Итог выборов 2005 года упал на страну, как большой снежный ком: тяжело, но мягко. Придавило, но не фатально, больше насыпало за шиворот. И постепенно из-под гигантского сугроба начали выкапываться люди. Показались руки, головы, рты, жадно глотающие воздух. Опешили поначалу, а потом осмотрелись – все вроде целы, надо жить дальше. И засел в голове этот стереотип, что ломать страну не страшно – она мягкая и податливая. Ну, максимум доллар подорожает, что мы – доллара дорогого не видели?!
Может, потому и мы с приятелем как-то не особенно прониклись этой фантасмагорической картиной слепого государства, неумолимо бредущего к пропасти. Ну, идет себе и идет, кто же ему запретит? Да и кого оно послушает?
А когда начало взрываться и грохотать, когда первых понесли с ранениями, а потом уже и убитых насмерть – тогда разобрались, что это случай совсем другой: то была ветрянка, а это тиф. Там оспины на лице, а тут верная смерть. И не отвертеться.
Шесть лет назад на нас, как это всегда случается, навалилась рутина. Каждый новый день приносил новые заботы, «белый шум» из незначительного и неважного, но такого, что нужно было сделать именно сегодня, потому что требуют, нужно, обещал, без этого никак. Культурный слой каждодневных событий и впечатлений по миллиметру в сутки скрывал что-то существенное, то, что нужно было обязательно вынести из событий с первым Майданом и всем, что ему предшествовало и за ним последовало: от карикатурных билбордов на донецких улицах до запрета говорить по-русски всем без исключения киногероям.
Все это отползало на задний план и откладывалось на потом. Так человек, перенесший тяжелую болезнь, обещает себе отказаться от вредных привычек, сесть на диету, вести здоровый образ жизни, разобраться в себе, в конце концов. Но потом свыкается с мыслью, что само ведь прошло, ну операция, так несложная, что ж теперь – и не жить после такого? И постепенно, шаг за шагом, возвращается к себе прежнему, постепенно привыкая к мысли, что он полностью здоров, зачем ему только звонит его лечащий врач, ну кольнуло, да, и что?! Наверное, просто мышцу застудил.
А потом у нас вдруг случился футбольный чемпионат, который затмил все и вся, и на какой-то миг оказалось, что мы живем только для того, чтобы принять у себя лучшие команды континента, их многочисленных болельщиков, выстроить сервис, дороги, вокзалы, аэропорты, для того, чтобы не упасть лицом в грязь. А заодно на этом общем празднике жизни простить друг другу былые обиды и зажить далее ладно и без ссор.
Может быть, так охладевшие друг к другу супруги надеются, что, устроив себе какое-нибудь яркое событие, вырвавшись за круг надоевшей размеренной жизни, они вспомнят тот свой первый нежный поцелуй, который подарили друг другу в самом начале знакомства – и воспоминание освежит их отношения еще на какой-то срок.
Только не освежит. Да и не было первого поцелуя, если вспомнить, вот в чем беда. Жили на одних метрах. До поры до времени старались не наглеть. Вот и вся любовь.
Потом, когда кончились силы изображать хорошую мину при плохой игре, оказалось, что и тратили силы не на то, и не нужно ничего из того, что накупили себе, силясь изобразить жизнь, полную достатка и роскоши. А в момент окончательного выяснения отношений в сердцах еще и ухнули о стену дорогой сервиз, чтобы одним махом или поставить точку, или сорвать злость.
Ухнули и порезались, стоим сейчас в луже крови – уже и не понять, где чья. А главное – неясно до сих пор, сколько еще вытечет, ведь горя своего до конца мы еще не хлебнули, не видим пока дна.
Стоял погожий летний день. Куда-то шли дорожками парка люди. Родители вели за руки отчаянно голосящего мальчугана, которого, по всей видимости, лишили удовольствия прокатиться на любимом аттракционе. По железнодорожной ветке, проложенной еще Юзом, прошел небольшой грузовой состав. Поравнявшись с переходом, локомотив дал привычный резкий гудок. Детвора, как когда-то и мы, ловила головастиков в лужах около каскада. Со стороны моста доносилась музыка, напоминавшая о тех днях, когда «клетка» была самым популярным местом отдыха в городе. С другой стороны виднелся край чаши стадиона «Шахтер».
Все было как всегда. Привычная среда обитания вселяет уверенность. Дома, которым лет не меньше, чем тебе, дорожки и тропинки, которые ты исходил с малых лет, убеждают тебя, что этот мир дан навечно и ничего с ним не случится. Сознание иногда не только спасает, но и дурманит, подсовывая заблуждения в качестве легкого наркотика. Когда хочется верить не в то, что есть, а в то, что видишь, вернее, в то, что видится. Даже если увиденное – хрупкое и может разлететься на части от одного гаубичного снаряда.
«Не будет уже той Украины. Распадется. Слишком много всего понамешано. И слишком сильно гнут ее в дугу и тянут в разные стороны. Не устоит». Слова, сказанные в 2008 году, не воспринимались тогда слишком остро. Казалось, что если это и случится, то когда-нибудь потом, не скоро.
Был последний докризисный год. Те, кто мог и хотел, бегали по банкам в поисках самого выгодного кредита на квартиру или дом. Крупные корпорации задумывались о планах гигантского строительства. Опьянение простыми деньгами достигло в тот период пика. Все казалось легким и доступным.
Думать о плохом не хотелось никому.
Материал подготовлен Рамилем Замдыхановым для альманаха «Дончанин»
