Свадебный вечер в баре «Магистральный»

Некоторое время тому назад талантливый писатель Валентин Собакин дебютировал на этом сайте с рассказом «Блинные врали пустыни». Сегодня вашему вниманию предлагается другое его произведение. Я, например, читал с удовольствием, временами похохатывал, иногда и ржал в полный голос, утирая веселую слезу. Понятно, мое мнение не самое объективное. Во-первых, автор мой друг и его творчество мне симпатично. Во-вторых, персонажи прекрасно знакомы с прошлого тысячелетия. Полупрозрачный покров вымышленных имен никак не скрывает узнаваемые характеры. В-третьих, это очень донецкий, по-доброму ностальгический рассказ о студенческой молодости… Короче говоря, поздравляю Валентина с творческой удачей, а читателям просто завидую, я-то уже читал, а они только сейчас станут получать удовольствие от остроумного, полного житейской наблюдательности текста. Авторский стиль максимально сохранен.

Она была упоительно хороша свежестью глаз и легким серебряным смехом. Вся: от маленьких изящных лодыжек до крохотной рубиновой родинки на беззащитном горле и выше, до короткой причёски цвета загустевшего гречишного мёда. Она была вылитая Одри Хепбёрн из «Римских каникул», только геометрически прямые фламандские черты лица Одри были в её случае смягчены высокими славянскими скулами. Голос её был высок и певуч, с едва заметным макеевским придыханием.

Синяя плиссированная юбка краем лежала на точёных коленях, а белая, накрахмаленная до скрипа блуза с кружевным отложным воротничком была невинна и чиста, как и сама она – Женщина, Которая выходит Замуж. Она была красавица. Она была хороша. Она была невеста.

Он был по-маяковски высок, широк в плечах и узок в талии. Он обладал глубоким баритоном горловского пролетария, скульптурным подбородком и серьёзными глазами цвета остывшей стали. Он был кандидат в мастера по плаванию, его античную фигуру плотно облегал жемчужно — серый костюм с радикально чёрным брючным поясом и чёрным же грустным шёлковым галстуком, наглухо пришпиленным к белой рубашке. Он был до испуга, до лёгкого заикания с девичьей стороны похож на знатного американского киноактёра — шестидесятника Пола Ньюмана, с той же базальтовой гладкостью бритого лица, с той же непоколебимостью взгляда, с той же небрежностью в жестах. В его серьёзных глазах таилась унция печали, как у всякого Мужчины, Который Женится. Он был жених.

— Это мезальянс, — с горечью говорила Ксения Лаврентьевна, тётка невесты, врач — педиатр с немыслимым стажем работы. Она курила соусированные сигареты «Глория», глядя, как разгружают ящики с водкой «Три богатыря».

— Это любовь. Володя — прекрасная партия для Анечки, — не соглашалась вторая тётка невесты, душевная библиотекарша Анастасия Павловна. Она волновалась также как врач – педиатр, но не курила соусированных сигарет.

— Аня волшебно поёт и не менее волшебно музицирует на пианино. Анечка человек тонкой душевной организации, — продолжала Ксения Лаврентьевна, незаметно стряхивая пепел в цветочную клумбу, — а он типичный горловский уркаган, его друзья типичные хулиганы. Их ничто не связывает. Это мезальянс.

— Это любовь, Ксения. Володя — прекрасный человек. Горловские уркаганы не обучаются на третьем курсе исторического факультета. Кроме того, не забывай Ксения: у тебя двадцатисемилетняя дочь с дипломом терапевта и без самого завалящего жениха, а здесь есть возможность выбрать себе достойного из его друзей, таких же студентов.

Тут Ксения Павловна смолчала. Однако наклоном головы продемонстрировала непримиримость своей позиции.

Друзья — сокурсники жениха смиренно, даже с какой — то обречённостью, перетаскивали ящики и коробки из стареньких «Жигулей» в бар «Магистральный». Предстоял студенческий свадебный вечер. Сама свадьба, с белым платьем невесты, настырными родственниками и заплаканными родителями уже отгремела в Горловке. Теперь жених Володя со скульптурным подбородком отдавал свадебный долг друзьям по общежитию. Тёток невесты прикомандировали к студенческому празднику с целью соблюдения приличия.

Бар «Магистральный» был выбран по причине удобной всем формулы — холодные закуски и водка свои, бар предоставляет танцпол, санузел, обслуживание и один вариант горячего блюда. Не смущало молодожёнов и то обстоятельство, что вместе с ними в баре отмечали юбилей бригадира сдержанная группа водителей из городского автохозяйства.

На ступенях бара стояла шеф — повар заведения, атлетически сложенная женщина с лицом цвета свежемороженой свинины. Могучие руки были скрещены на груди. На борцовских плечах чуть топорщился подсинённый халат. Ветерок с усилием отгибал краешек её фартука прочности кровельного железа. Рядом, касаясь подбритым виском богатырского плеча альфа — поварихи, стоял директор заведения, — плотный приземистый человек в слишком свободном пиджаке. В его глазах пожилого мопса таилась лёгкая печаль. В кильватере поварихи стояли две крепконогие официантки. Обе курчавенькие, остроносые, с извечной женской завистью к невесте во взгляде.
Директор сосредоточенно курил толстые короткие сигареты «Галуаз». Шеф — повариха цепким торговым взглядом взвешивала гостей, как студенческого мероприятия, так и сурового мужского юбилея. Официантки выжидательно перебирали на месте ногами.

— Зря совмещаем два мероприятия, Иосиф Яковлевич, — мрачно сказала повариха, — может закончиться трагически. Надеюсь, не забыли, как лихие ребята с Заперевальной славно рубились с парнями посёлка Октябрьский?

— Обойдётся, — неуверенно перебил её директор. — Баранину в духовку загрузили?

— Загрузили. Через час всё будет в лучшем виде. А вот совмещение двух коллективов в одном помещении до добра не доведёт.

— Обойдётся, — менее уверенно ответил директор. И умножилась печаль в его глазах.

Неопрятные привокзальные коты, плотным строем сидели на мусорных баках, тоскуя по щедрости работников торговых заведений. Коты были мудры и наблюдательны, вожак их был опытен и отважен. Коты ждали своего часа.

Первый тост держала Ксения Лаврентьевна. Трогательно прижимая крохотную рюмочку к скромно декольтированному платью, она строго говорила о чистоте нравов, взаимоуважении, гигиене брака, о серьёзности семейных отношений в конце — то концов. Всю речь Ксения неуклонно смотрела в переносицу жениха. Владимир настороженно держал брови домиком и дышал исключительно диафрагмой.

Ксения Лаврентьевна выдержала паузу и сморгнула махонькую, по-медицински чистую, слезу. Затосковавшие было гости бестактно воспользовались заминкой тостующего и вразброд заревели «Горько» простуженным армейским хором. От их рёва дрогнули тюлевые занавеси у окон. Лёгкое пушечное эхо отзвенело в высоких краях фужеров и залегло в кухне до следующего тоста. Владимир с величайшей осторожностью коснулся губами краешка карминных губ Анны.

Волнительно говорила душевная Анастасия Павловна. Крепилась старательно, но на словах о лебединой верности завздыхала, полезла за тонким надушенным носовым платочком и всплакнула красиво, старорежимно, с едва уловимыми тургеневскими интонациями.

После пятого тоста одолженный студийный магнитофон «Днепр» ожидаемо запел про обручальное кольцо, непростое украшенье. После шестого магнитофон дребезжащим боярским голосом запел про зеленоглазое такси и сразу, без перерыва про то что всё — о — о пройдёт, только верить надо что-о — о любовь не проходит, нет, не проходит, нет.

Кружил невесту посреди зала жених, крепко и целомудренно придерживая невесомую её талию железной рукой. Также целомудренно кружили вокруг друзья жениха с длинноногими подругами невесты. Плотоядно поглядывали со своего стола водители автохозяйства на воздушные фигуры подружек невесты. Сладким сном забылся после пятой рюмки водки дружок жениха Константин Куликов. Искренне улыбался кому — то во сне, пальцем силился погрозить неведомому собеседнику, бровями антрацитными подёргивал.

Коты на мусорном ящике продолжали находиться в полупозиции низкого старта. Их вожак, дебелый пожилой кот с обглоданными ушами, неотрывно следил за входными дверями бара. Непреклонная воля Степана Тимофеевича Разина тлела в его янтарных глазах.

С первыми звуками очередного медленного танца к свадебному столу начали осторожное движение водители, с явным намерением пригласить девушек к пляске. Крепко сомкнутым клином шли водители, отдалённо напоминая приверженцев Ливонского ордена на льду Чудского озера. Предводительствовал коренастый бригадир, большеголовый и усатый, как годовалый сом. Упреждающе поднялся им навстречу Григорий Бринь. Ноздри его угрожающе трепетали. Благородно приподнятый подбородок Григория смотрел в маслянистый лоб бригадира. Прямо держал Григорий спину, обтянутую свитерком домашней вязки в серо — зелёную полоску. В полумраке освещения зала смотрелся свитер как кольчуга парфянского катафрактария несколько игривой расцветки.

Справа, уступом от непреклонного Григория встал Игорь Почетузов, увлечённый футболист, оттого кривоногий и приземистый. Слева легко поднялся жених, мягко отстранивший руку невесты.

— Послушайте, мизерабль, — обратился к бригадиру Григорий Бринь, глядя в толстые гнедые усы собеседника. – Уберите ваши грабли, пардоне муа, — в волнении Григорий допускал некоторое парижское грассирование. – Эти девушки не про вас. Там на перроне гуляют иные раскрашенные девицы. Купите им бутыль портвейна и они покажут вам небо в алмазах.

За спиной бригадира оскорблённо задышали водители. Особо оскорблённо вздымал грудь кирпично — рыжий помощник бригадира. Футболист Почетузов элегантно, по — балетному, совершил перестановку ног как для пробития пенальти. Нахмурился и демонстративно замерил глазами расстояние от своей дальней ноги до аккуратного гульфика рыжего приближённого бригадира. Жених вкрадчиво улыбнулся и прищурил кинематографические глаза. Вся сцена была исполнена скрытой экспрессии и драматического напряжения.

В тесном кабинете замер над бумагами директор кафе. Сторожкое ухо его уловило едва различимую песнь серебряных турнирных труб и протяжное ржание выскобленных рыцарских кобылиц.

У приоткрытой дверцы духового шкафа, в целебном бараньем пару застыла в полуприсяде повариха, уловив напряжённость в зале. Она тоже учуяла запах близкого ристалища.

— Позвольте, — внятно сказал спящий Константин Куликов. – Какое же это стенобитное орудие? Это какой — то румынский примитивизм, коллега…

Конфликтующие стороны слегка расслабились.

— Мы вас услышали, — миролюбиво развёл руками бригадир и скрытно лягнул ногой рыжего своего помощника, горячо шептавшего что — то ему в ухо. – Перекурим, друзья, — обратился бригадир уже к своим подчинённым и первым зашагал на выход. Скрывая досаду, потянулись за ним водители. Последним уходил рыжий помощник, скаля зубы в недоброй усмешке.

Не сгибая гвардейской спины, опустился на стул носитель серо — зелёной кольчуги Григорий Бринь. Осторожно присел жених, стараясь не измять стального костюма. Сменив позицию ног, сумел присесть и приземистый футболист Почетузов.

Расслаблено выдохнул в тесном кабинете директор, успокоено отёрла бисерный пот со лба шеф — повариха.
Но поднял голову сидящий напротив Григория крепкий парень Юрий Колесник, надежда кафедры археологии. Триста граммов водки исподволь закипали азотными пузырьками в его крови. Мятежный дух прадеда, урядника Атаманского казачьего полка ощутимо шевельнулся в правом подреберье. Юрий незаметно, но аккуратно промокнул губы концом льняной скатерти. Поднялся из — за стола и вышел вслед за водителями. За ним потянулся крепко выпивший Серёжа Шкурко, распечатывая на ходу индиговую пачку «Космоса».

В водопаде угасающего солнечного золота, лившегося с вечернего неба, курили в углу двора водители. Лёгким шагом Юрий шёл прямо к ним, выцеливая глазами несговорчивого рыжего помощника. Уловив ищущий взгляд Юрия, помощник легко выскользнул из пиджака. Одновременно, одним движением, подвернул рукава и расстегнул верхнюю пуговку рубахи. Обнажилась крепкая шея, в вырезе рубахи обозначился треугольник рыжих волос. Как будто под рубахой помощник бригадира таил овчинный полушубок вызывающе оранжевого цвета.

— Приставать к чужим женщинам нехорошо, — искренне улыбнулся Юрий волосогрудому.

— Учить меня будешь, студент? — поднял медные брови водитель.

— Буду учить, — сразу согласился Юрий и всадил тяжёлый, как телеграфный столб, удар точно в курчавый вырез рубахи.

Падая навзничь, запрокинув кричащее лицо, водитель успел прихватить Юрия за рукав. Приобнявшись по-братски, рухнули поединщики гранитными спинами на хлипкий заборчик.

Восторженно завопили воробьи в акациях, возмущённо загугнявили голуби с карниза. На мусорном баке одобрительно скрипнули ржавыми голосами коты. Не разбирая дороги, метнулся в вестибюль на пьяненьких подгибающихся ногах Сергей Шкурко.

— Наших бьют! — взорвался в зале ликующий крик его.

Катались в пыли поединщики, страстно мыча и подламывая друг друга в криво остриженных кустах. С коротким деревянным стуком бились об узловатые стволы привокзальных акаций, глухо рычали, осыпаемые въедливой древесной трухой и прошлогодними сухими листами.

В зале грохотали опрокидываемые стулья, трагично звенела посуда на столах: девять студентов, девять былинных богатырей охваченных праведным воинским пылом спешили на выход. Из кухни тяжёлым кавалерийским галопом рванулась шеф — повариха. Не рассчитав угла атаки, с ходу застряла в кухонной дверной коробке и заголосила, забилась в отчаянии сизой горлицей. Плотной стаей рванули за главповарихой жадные до зрелища официантки и посудомойка. Решительным ударом в бревенчатую спину поварихи вышибли её в зал и понесли на крыльцо.
С коротким горестным стоном заметался директор кафе в своём тесном кабинетике. Посыпались со стола товаро — транспортные накладные, дырокол и остальная бухгалтерская рухлядь.

Всё пришло в движение, и только дружок жениха, цыганковатый Костя Куликов, продолжил безмятежно дрыхнуть, нежно вжавшись в подкладку кресла ощетиненной скулой.

Бушевала во дворе знатная свадебная драка. Стройные студенческие силуэты в светлых рубашках хлестались с коренастыми мужскими тенями в тёмных пиджаках.

Жених с неизменным лицом Пола Ньюмена в тесном клинче с головастым бригадиром покатился по земле, корябая молоденькую траву длинными ногами. Поднятая пыль беззвучными тихими прядями поднималась к потемневшему небу, которое уже прокололи первые, самые колючие звёзды.

Кошачий вожак с обглоданными ушами хищно угнул голову. Крайняя степень готовности плеснулась в его янтарные глаза. Согласно блеснули зрачками в ответ коты.

— Прекрати — и — и — ть! Хамы — ы — ы! — топотал в неистовстве короткими ножками по крылечку директор. – «Милиция уже едет! Прекратить безобразие!»

— А водители — крепкие дядьки, — голосом матёрого конезаводчика сообщила повариха растерянной Ксении Лаврентьевне и душевной Анастасии Павловне. – Даром, что в возрасте!

Предупредительно, мощным протодиаконским басом вдруг гугукнул тепловоз совсем рядом, на подъезном пути.

И остановились все. И настала относительная тишина, прерываемая тяжким сапом бойцов, опустивших руки.

— Совесть у вас есть? Люди вы или не люди? — продолжал свиристящим фальцетом вопрошать директор, простирая руки к приводящим себя в порядок студентам и водителям.

Беззвучно проскользнул из вестибюля на крыльцо проспавший всё Костя Куликов. Горловское происхождение жгла непереносимая мысль о том, что он пропустил драку наших с ненашими. Мужское самолюбие требовало смыть позор подвигом.
Коротко оценив обстановку, Костя неслышно сократил дистанцию до единственного кричавшего человека и вырубил его кривым пушечным ударом в ухо.

Медленно, как в рапидной киносъемке, падал директор, прикрыв веками потухающий взгляд пожилого мопса. Медленно подхватывали его на руки Ксения Лаврентьевна, Анастасия Павловна, шеф — повариха и и безымянные официантки с крепкими икроножными мышцами. Кричал в отчаянии сразу прозревший Константин медленным криком горькие слова оправдания.

— Пора! — моргнул подчинённым кошачий вожак.

Серыми неслышными тенями метнулись коты к входной двери. Искусно обходили на виражах ноги людей, неуклонно галопировали к заветной цели, оскальзываясь на кафеле вестибюля. Раскинувшись веером, широкой казачьей лавой ворвались коты в зал. Не снижая темпа, абордажировали праздничный стол. С торжествующим воплем вожак Обглоданные Уши ухватил жилистую куриную ногу, подавая пример остальному разбойничьему братству. Опьяневшие от удачи, котейки сноровисто тащили всё мало — мальски съедобное с льняной скатерти. Путались в салфетках, бессовестно дрались между собой и опрокидывали фужеры с узваром.

— Спасайте стол! — басом кричала шеф — повариха. На вытянутых руках её слабенько стонал директор. Послушные официантки с визгом рассыпались по залу, преследуя котов. К ним примкнули несколько помятые студенты с водителями…

За сдвинутыми столами чинно заканчивался объединённый вечер свадьбы и юбилея. Приобнявшись, удивительно слитными баритональными голосами пели Юрий Колесник и рыжий помощник бригадира. Свободно и легко пелось рыжему помощнику, так как воротник от рубахи был оторван у него начисто. Прикрыв глаза, вторил им в песне Григорий Бринь в серо — зелёной кольчуге домашней вязки, украшенной разводами виноградного сока.

Смущённо ломая пальцы, восемнадцатый раз извинялся Костя Куликов перед директором бара за свою оплошность. Размякший Иосиф Яковлевич всё прощающим жестом разливал в рюмочки неимоверно дорогой коньяк из своего кабинета. Из уха его сиротливо торчал измазанный йодом клок ваты.

В согласном молчании доедали холодную баранину студенты и водители.
А посреди заново отмытого зала, под едва различимую музыку уставшего магнитофона, медленно кружились жених и невеста. Они безотрывно глядели друг на друга. Серебряная звёздная пыль сыпалась на их плечи, счастье осторожно кружилось рядом. Приподнявшись на носочки изящных туфелек, она целовала жениха в подбитую бровь, он в ответ целовал её волосы цвета густого гречишного мёда.

На заднем дворе умиротворённые коты жрали селёдочные головы.