Фото с автоматом

Иной раз посмотришь – ни одного нормального мужика вокруг, одни хипстеры.

В другой раз приглядишься – одни мужики повсюду, ни одного человеческого лица.

В славном городе Луганске, промерзшем, полутемном, с отсутствующими рекламными плакатами, вооруженными людьми на улицах и редкими прохожими, мне дали охрану: двух молодых, но давно воюющих ополченцев, Илью и Димку.

Илья – местный, из Луганска, у него погибли близкие, сгорел дом вместе со всеми документами. Он воюет без паспорта и прописки.

Дмитрий был контрактником в российской армии, демобилизовался, поехал к родным в Краматорск погостить, но тут начались все эти события, и он пошел к стрелковцам. «Ты кто?» – спросили его. «Пулеметчик», – ответил он. Ему дали совершенно новый пулемет, в смазке. Это было пять месяцев назад.

В прошлый заезд на территорию мятежников и прочих сепаратистов я вполне обходился без охраны. В этот раз я прибыл на своей красивой машине – предстояло много всевозможных поездок: когда тебя сопровождают два ополченца, на блокпостах все решается гораздо быстрее, и вообще передвигаться можно в обход многих правил дорожного движения. Включаешь аварийку – и вперед. Тут, если медленно движешься между городами, могут и подбить из «зеленки» – вдоль трассы много стоит сгоревших машин, никуда уже не торопятся.

В Чечне в свое время было примерно то же самое: федералы, ну то есть мы, также разъезжали, как хотели, а если кто-то торчал на дороге, мешая проезду, могли дать очередь в воздух. Аварийку, правда, включать никому в голову не приходило. Объяснение простое: в чеченскую кампанию партизанская война непрестанно шла в городах, и машина с аварийкой была идеальной мишенью для любого «ваххабита» на крыше. В Луганске и Донецке городской партизанской войны нет.

…Возле разрушенного артобстрелом здания магазина «Эльдорадо» мы остановились сфотографироваться на память.

Димка говорит мне:

– Хотите с автоматом?

Я засмеялся:

– Нет, фото с автоматом у меня уже есть.

Он хотел как лучше, понятно.

Но в эту минуту я задумался о том, какое серьезное количество мужчин желает иметь это самое «фото с автоматом». Может быть, не в конкретном Луганске, не в конкретном Донецке, не в конкретном Грозном, и, возможно, даже не совсем с автоматом – а в принципе.

Мужской мир с некоторой долей условности можно поделить на три части: тех, кто страстно доказывает свою мужскую состоятельность, тех, кому это уже не нужно, потому что их состоятельность и так очевидна, и тех, кого все эти темы вообще не волнуют, в силу того, что у них категорически другие приоритеты.

Начнем с последних.

Не знаю, как вас, но меня очень мало заботят пацифисты и экологи, герои светских раутов и завсегдатаи модных кафе, представители богемы или те, кто сбежал в деревню от шума городского с целью быть ближе к земле (к горе, к норе, к воде, к Белому морю, к Тихому или Атлантическому океану и так далее).

Кому, наконец, в голову может прийти предъявлять претензии к врачу, который делает свою работу, или к портному, или к пекарю, или к пахарю, или к токарю?

Люди равны самим себе – это самое важное.

Я готов уважать их труд (и образ мыслей) и допускаю, что лучшие из них готовы уважать чужой труд (и чужое мировоззрение – хотя бы до тех пор, пока оно не становится угрозой для них).

Им не нужно фотографироваться с автоматом – они могут сфотографироваться в своем белом халате с красным крестом, на фоне своей горы и норы, с мольбертом, с компасом посреди Антарктиды («черт, где здесь юг?»), непосредственно у токарного станка. Или вообще не фотографироваться.

Куда больше меня забавляют те, что идут в нашем списке первыми, – вид распространенный и назойливый, все эти мужики высшей пробы, сорокаградусные, как водка, с челюстями, кадыками, костяшками кулаков и повадками вожаков прайда.

Мы сидели в донецком кафе с Моторолой – есть такой легендарный «полевой командир», бывший морпех, который в мае пришел к Стрелкову и за пять месяцев дослужился от рядового до комбата.

Моторола был в компании двух своих бойцов. Рядом со мной расположился парень с позывным Чечен (он действительно оказался наполовину чеченцем, хотя вырос на Сахалине). Чечен был ранен в ногу и пришел на костылях.

Компания Моторолы была настроена благодушно, мы много смеялись, слушали на планшете новые песни группы «25/17». Рядом с Моторолой сидела его беременная жена и кормила его с рук суши.

За соседним столиком располагалась компания местных донецких блатных: кожаные куртки, шеи, мелкие глаза, поганые повадки, плечи. По виду каждый из них был вдвое больше любого бойца Моторолы – что до самого Моторолы, то он, думаю, метр шестьдесят пять ростом, не больше.

Блатные изо всех сил вели себя так, словно круче них тут не может быть никого, но при этом в сторону Моторолы они старались не смотреть и не смотрели. Как будто взгляд в эту сторону мог обратить их в камень.

– Чечен, – спросил я через полчаса, – а тебе не кажется странным: вот вы пришли и воюете здесь, на этой земле, вас тут убивают – и заехавших из России, и донецких шахтеров, и луганчан, – а рядом сидят блатные, и плевать они хотели на все: трут свои терки.

Чечен криво, но вполне добродушно усмехнулся и ответил:

– Да ладно, сегодня они блатачи – завтра будут копачи. Приказа не было.

Поначалу я не понял, что за «копачи», но тут же догадался: это которые окопы копают – в качестве добровольной помощи воинам ополчения.

К чему я это рассказал сейчас. Мужской тип, с утра до вечера несущий свою звероватую мужскую состоятельность – мало чем подтвержденную или подтвержденную откровенно не тем и не так, как ее стоило бы подтверждать, – самый отвратительный.

Я любого хипстера прижму к сердцу как родного, лишь бы не видеть всю эту публику (на понтах и распальцовках), городскую гопоту, ставящую целью заплевать гектар, на котором они встали на три минуты покурить, барыг с кирпичными лицами, менял с совиными глазами, обладателей блатных номеров на сногсшибательных тачках (любителей подрезать всякого поперечного), набыченных бройлеров из спортивных залов, ежемесячно сжирающих детское питание целого детского сада, – ну, не станем продолжать, там еще много подвидов.

Поймите правильно, мы здесь ни разу не пытаемся доказать, что Моторола лучше всех перечисленных. Речь совершенно о другом: если ты хочешь выглядеть, как викинг или ковбой, – будь викингом и ковбоем. А если ты хочешь просто выглядеть, то ты тупой понторез, и завтра тебе могут дать лопату и подзатыльник. Или сначала подзатыльник, а потом лопату.

Ладно, если еще блатной, гопник или бройлер из качалки, а есть ведь особый подвид «железного человека» – полубоги и киборги социальных сетей, боевые тролли и спесивые снобы.

Те, что зовут всякого встречного на поединок: «Приходите, я вас зубами порву!» – и мчат, верхом на мышке, сняв забрало, в атаку на любого противника, а то и целой группы противников сразу.

Знаю уже дюжину случаев, когда этих скрежещущих монстров тем или иным образом находили и выводили за тонкий хоботок на белый свет из их прокисших комнат. На поверку все они оказывались сутулыми, боящимися солнечного света юношами от пятнадцати до пятидесяти лет, с плавающей улыбкой объясняющими, что «…это же паутина… это же все не всерьез… вы же понимаете… ай, не надо…».

Мужчина может быть мужчиной в любых обстоятельствах (да, моему сердцу милее солдат и монах, врач и рабочий, художник и поэт, учитель и ученый – из числа разделяющих судьбу своего народа, – но никто не может отказать в состоятельности всякому человеку, являющемуся тем, что он есть, а не пытающемуся жить за чужой счет или оболгать того, кем он сам хотел бы стать, но не смог).

Мужчина вправе выбирать себе территории и обстоятельства, где он точно является мужчиной: будь то дизайн, шахта, исследовательское бюро или кабина дальнобойной машины. Хуже, когда дальнобойщик делает вид, что он дизайнер, а шахтер выдает себя за инженера.

Встретил тут своих знакомых, и они давай мне рассказывать, как они – взрослые мужики под сорок – играют в пейнтбол: две команды, никто из них никогда не воевал, но они вот уже лет десять два раза в месяц репетируют захваты и освобождения заложников…

Приходи, говорят гордо, к нам. Потом, говорят, подмигивая, постреляем из «Сайги». Мол, мужиком себя почувствуешь. Как мы.

Представляю, как они там наряжаются в разгрузки перед зеркалом. С какими чугунными лицами и свинцовыми желваками они там ходят по пустым бетонным коробкам, как ловко стреляют шариками с краской, как кувыркаются, как бесстрашно выпадают из окна второго этажа на снег… Как потом под боевик на плазме пьют пиво и похохатывают, преисполненные чувства собственного достоинства. Самцы! Самцы же!

И десять – дес-сять! – лет подряд одно и то же. Они ни одного котенка не спасли за это время, только готовятся. Да у меня дворник во дворе, пенсионер хромоногий, гоняющий малолетних придурков со шприцами с детской площадки, больший мужик, чем весь ваш спецназ с пластмассовыми пейнтбольными яйцами.

Я могу вам устроить настоящий пейнтбол, пацаны, обращайтесь.

Будет у вас свое фото с автоматом.

Захар Прилепин

Источник: http://svpressa.ru/society/article/117038/